Неудобный хам. Почему на самом деле СССР победил Германию

Советская Россия: Давид на фоне немецкого Голиафа

Современному человеку непросто представить, но любой сторонний наблюдатель, глядя на Германию и СССР в 1939 году, вряд ли поставил бы на выигрыш Москвы в войне против Берлина. Никто и не ставил: в 1941 году все были уверены в быстрой немецкой победе до такой степени, что англичане, предложив советской стороне как бы союз, уже 23 июня начали спешно составлять планы бомбежки Баку, поскольку ожидали его скорого и неизбежного захвата немцами. Так же думали американцы и все остальные. И не просто люди с улицы — разведки, главы государств, кто угодно.

Вернемся в наши дни и спросим человека на улице: отчего же СССР победил, где ошиблись западные разведки, армии и правители? Наиболее информированные ответят: у Москвы было намного больше солдат и оружия. Немудрено, что Германия проиграла. Некоторые историки, например Алексей Исаев, говорят по сути то же, только терминологически изящнее: Советский Союз проводил перманентную мобилизацию, а Германия до 1943 года пыталась воевать без нее, из-за чего ее поражение и было неизбежно.

Человеку предвоенного периода эти слова показались бы дикостью. На 1913 год Российская империя имела 175 миллионов человек, Германия — 68 миллионов (2,6 к 1). СССР, битый многократным голодом, перед началом войны имел 195 миллионов, немцы — 80 миллионов, и это в границах 1939 года, без учета военных приобретений (2,4 к 1). То есть разрыв между нашими странами по населению даже сократился.

Если бы в 1914 году Германия воевала на суше только с Россией, она бы ее практически наверняка разгромила. Нашей стране в ту войну и так было непросто — хотя лишь меньшая часть армий ее врагов воевала на Востоке. Причины очевидны: в XX веке победу не добывали числом людей. Без превосходства в оружии и снарядах вас разобьют, даже если у вас будет по пять солдат на одного у врага. А промышленное превосходство Германии над нашей страной в этот момент было неоспорим, куда больше, чем 20 лет спустя.

Это правило Первой мировой во Вторую стало еще жестче: война моторов требует превосходства в промышленном производстве. А здесь еще до 22 июня все было для нас так себе: немцы плавили больше стали, больше чугуна. По производству моторов СССР уступал Германии в пару раз. Иначе и быть не могло: Германия была самой промышленно развитой страной Европы, а СССР — страной с большими экономическими проблемами. Когда граждане писали в ЦК накануне войны: «у детей наблюдается сильное истощение» — они не шутили. Вы не можете догнать кого-то по производству моторов или стали, когда вашим детям нечего есть.

Из-за той же нехватки продовольствия СССР должен был держать огромное число людей в деревнях (49,3 миллиона занятых), иначе хроническое недоедание населения перешло бы в голод с постоянной депопуляцией. На промышленных рабочих оставалось меньше, чем у немцев (13,7 миллиона у нас и 15,1 — у них). Как ни изворачивайся, а меньшее число рабочих означает, что и продукции от них будет меньше. А если у вас дефицит оружия, то перманентная мобилизация не поможет: призыв людей, которых не прикрывают пушки и танки, просто не повлияет на боевые действия.

Экономика сказывается не только на вашем промышленном выпуске. Если в 1900 году немец и русский в среднем были одного роста, то к 1941 году средний рост первых стал на шесть сантиметров больше. Все советские военачальники единодушно оценивают красноармейцев как весьма слабых физически на фоне немцев, что создавало большие проблемы на войне. Давид был ниже Голиафа даже физически.

Все дело в преимуществах социалистического строя?

Если мы откроем книги о войне, выпущенные при СССР, там этот вопрос решали очень просто. Партия большевиков разумнее распределяла ресурсы: у нас на военные цели шла намного большая доля промвыпуска, чем в Германии. На графике выглядит стройно и логично, но если чуть подумать, стройность рассыпается. В 1940 году Германия участвует в мировой войне, а мы — нет, но доля военной продукции у нас выше. Это как?

Другой вопрос: капиталистический строй не знал, что во время войны промышленность должна работать в основном на войну? Судя по графику, все-таки догадывался: ведь в 1944 году немцы дошли до того же уровня милитаризации экономики, что и мы. А в Первую мировую, при все том же капитализме, они и вовсе сделали это в первый год войны. Так почему во Вторую мировую это случилось с ними только в 1944-м, а не во второй половине 1941-го, как у нас?

Серьезный историк не может воспринять версию о социалистическом строе как причине победы: на графиках видно, что в 1944-м немцы обошли нас в общем выпуске вооружений. В том же году мы выстрелили по ним 0,7 миллиона тонн снарядов и мин, а они по нам — миллион. Нетрудно обратиться к немецким источникам и узнать: Гитлер просто не начинал мобилизацию ВПК до 1 января 1942 года, воевал с экономикой мирного времени.

Не делал он этого по очень простой причине: русские в его глазах были слабым варварским государством, или, говоря языком XXI века, «Нигерией, только со снегом». Любой читатель может ознакомиться с этой точкой зрения и сегодня, достаточно просто полистать западную прессу. Но Гитлер шел дальше этой идеи и прямо сообщил своим военным: у русских гнилое государство, которое достаточно пнуть, чтобы оно развалилось. А вот каким оно станет завтра, он не знает. Поэтому пинать надо как можно быстрее.

Из этого следует: Германию победил совсем не социалистический строй. Немецкие ошибки, связанные с отсутствием вменяемой разведки в России, никак не связаны с социализмом. Иначе нам пришлось бы списать на социализм и аналогичные провалы Карла XII и Наполеона.

Но и приписать победу традиционному западному высокомерию относительно славянских унтерменшей — белых нигерийцев тоже нельзя. Ведь хотя СССР еще до войны был милитаризован сильнее Германии — и до 1944 года она не могла его в этом отношении догнать, но немцы вполне громили его армии и в 1941-м, и в 1942 годах. Немцы за первые 14 месяцев войны зашли на нашей стороне границы даже дальше, чем мы смогли зайти на их стороне границы в последние 14 месяцев войны.

Следовательно, колоссальная недооценка способности русских воевать не помешала немцам побеждать настолько сильно, что будь наша страна размером с их — они бы ее завоевали. Значит, причины советской победы лежат не только в высочайшей милитаризации общества и большом производстве качественного оружия и боеприпасов. Это условие было необходимым, но никак не достаточным. Достаточное условие нужно найти где-то между 22 июня 1941 года и переломом во Второй мировой. Что же это?

Чтобы понять перелом на фронте, надо следить за фронтом

Успех в длительной войне определяется не тем, сколько у вас оружия и людей и сколько их у противника. Он определяется тем, насколько быстро вы и противник их теряете. Тот, кто делает это быстрее, становится слабее относительно своего врага. Тот, кто медленнее, выигрывает.

Если мы взглянем на советско-германскую войну с этой точки зрения, то заметим, что она разбивается на три принципиально разных периода. Первый начался 22 июня 1941 года, и формально на тот момент Красная армия в несколько раз превосходила немецкую по танкам и самолетам. Но и потери несла настолько большие, что к концу 1941 года немцы более чем обогнали ее по этому параметру. Скажем, танков во всем вермахте на 22 июня было 5,6 тысячи, у РККА — больше 22 тысяч (1 к 4). А на 1 января 1942 года — 5,5 и 4 тысячи (1,4 к 1). Соотношение сил изменилось кратно, а непосредственно на фронте иной раз вообще поменяло знак: две тысячи танков и САУ в действующей армии с нашей стороны были даже меньше, чем пара с небольшим тысяч исправных немецких машин.

Для оценки убывания или роста боеспособности армий недостаточно смотреть на одну технику. Если у вас в тылу танки штампуют в бешеном темпе, но вы теряете танкистов в не менее бешеном темпе, то формальное число танков, может, и будет большим. Но воевать их экипажи будут уметь довольно ограниченно. Поэтому оценить динамику войны точнее всего можно по безвозвратным потерям в людях (убитые + пленные).

С начала войны и по конец сентября 1941 года РККА потеряла так около двух миллионов, за октябрь — декабрь — еще 0,9 миллиона. Вермахт и СС, соответственно, ~0,2 и 0,12 миллиона. Важно помнить, что кроме вермахта и СС у немцев были и иные части, поэтому на практике эти цифры их потерь надо умножить на 1,1.

Иными словами, до конца сентября немцы безвозвратно теряли одного человека на девятерых с советской стороны. А с 1 октября — уже лишь одного к 7,5. С другой стороны, из советских данных мы убрали цифры умерших по болезни, от несчастных случаев и расстрелянных по приговорам трибуналов (0,15 миллиона за квартал), хотя у немцев этого не делали, поскольку для них все эти цифры несопоставимо ниже.

В 1942 году ситуация вроде бы улучшилась — 0,64 миллиона русские потеряли в первом квартале, 0,82 во втором, 1,17 в третьем, 0,48 в четвертом. От 15 тысяч безвозвратных потерь в сутки примерно до восьми тысяч. В 1943 году (на графике) они даже слегка растут, в 1944 и особенно 1945 годах — падают.

Перед нами ключевой график для понимания всей истории войны на Востоке. Здесь соотношение потерь приведено с повышением немецких цифр на десять процентов, чтобы учесть потери люфтваффе и иных формирований, не входивших в вермахт и СС

На графике хорошо видно, что война с Германией имела три ключевых перелома: зимой 1941-1942 годов, поздней осенью — зимой 1942-1943 годов и летом 1944 года. Мы подробно разбирали каждый из этих эпизодов: речь о Московской битве (с того момента, когда ее с советской стороны возглавил Жуков), Сталинградской битве (после перехода в контрнаступление) и операции «Багратион».

Установив с помощью цифр потерь сами «переломы» в ходе боев войны, нам осталось выяснить только одно: что к ним привело?

«Военное дело просто и вполне доступно здравому уму человека. Но воевать сложно»

Главным препятствием на пути к пониманию как военной истории, так и современных войн, в наше время стало непонимание сути войны. Мы часто слышим: «нет ума — штурмуй дома», но никогда не слышим: «нет ума — сдавайся тогда», хотя вторая фраза по сути куда точней. Иными словами, войну и вооруженное насилие воспринимают как нечто простое. Разрушение с помощью оружия и солдат, всего лишь функцию от числа того и другого.

Реальная военная история имеет с этим мало общего. Гитлер в мае 1940 года во Франции имел меньше оружия и солдат, чем англичане и французы. СССР в 1941 году провел через армию в разы больше людей и оружия, чем Германия. Ни там, ни там это число не дало победы — и таких примеров тысячи.

Настоящая война (в отличие от индивидуальных боев) — это состязание умов полководцев. Французы и англичане в 1940-м не понимали, куда ударят немцы и как будут вести наступление. Красная армия вообще встретила 22 июня, даже не осознавая, что немцы в принципе по ней ударят. Их поражения стали результатом проигрыша умов, а не танков или солдат.

Абсолютно аналогично понесла поражение в войне с СССР и гитлеровская Германия. С самого 22 июня («Директива №2») и до 30 сентября 1941 года верховный главнокомандующий вел войну с Германией в одной стилистике: контрудары. Он никогда не делал ключевую ставку на оборону.

Так происходило потому, что Сталин, будучи не военным, а политическим лидером, считал наилучшей формой борьбы удары по противнику, когда тот уже перешел в наступление, когда он пытается что-то захватить, но еще не остановился, еще ведет наступление, не сидит в окопах. Ему казалось, что этим он снизит число городов и территорий, которое теряет, и при этом избежит такой сложной формы деятельности, как наступление на обороняющегося (в окопах) противника.

При нормальном ведении боевых действий профессиональные военные должны были бы объяснить вождю, что в армии тот путь, который кажется самым легким, редко бывает таким на практике. А то, что кажется самым тяжелым, часто самым коротким путем ведет к победе. И Георгий Жуков летом 1941 года про это Сталину и говорил. Не надо, подчеркивал он, пытаться удержать Киев — он в невыгодном положении. Следует отвести войска за Днепр, готовиться к обороне. А контрудары наносить только тогда, когда есть время для их нормальной подготовки.

Политику морально очень тяжело слышать от начальника Генштаба слова «Киев придется сдать», поэтому после таких предложений Жуков с поста вылетел.

Командиры фронтов вроде Конева и ряда других Сталину не противоречили, Киев оставить не рекомендовали (пока их там не окружили, из-за того что они оттуда вовремя не ушли, конечно). Работать с ними поэтому было проще, но вот беда: нанося неподготовленные контрудары по наступающим немцам, как требовало главное командование, они постоянно проваливались. Гудериан замыкал Киевский котел с севера — генерал Еременко лично обещал Сталину разбить Гудериана на этом маневре контрударом во фланг. В итоге, как и можно было ожидать, разгромили Еременко и Красную армию в котле южнее. В котле, который замкнули гудериановские танки.

Аналогичная ситуация сложилась на севере — на Ленинградском направлении. Как мы уже писали, стремление Красной армии и там удерживать все, ничего не оставлять без боя и «останавливать немцев контрударами» привело к тому, что линия фронта сильно растянулась, и немцы обошли места, за которые русские отчаянно бились, с флангов. Ленинград в итоге блокировали, и тут Сталин по-настоящему запаниковал. Снятый несколько недель назад Жуков был направлен туда командующим фронта.

Георгий Константинович в сентябре 1941 года прибыл на место, тут же прекратил плохо подготовленные удары на своем участке и стал просто стягивать все имеющиеся у него силы к остриям танковых клиньев немцев. Ничего прорывного — все «просто и доступно среднему уму», но сделать это на практике сложно. Потому что нужно думать как противник, отслеживать движения его войск воздушной разведкой и так далее. Жуков справился, Ленинград не пал, хотя местные немецкие командиры на это рассчитывали.

Сталин не просто был впечатлен: в этот момент произошел перелом в его взглядах на Жукова. Он перестал видеть в нем просто неудобного хама всегда со своим мнением и всегда со своим невыносимым зазнайством. И начал видеть в нем хама, способного на большее, чем генералы, которые не хамят. Это стало первым шагом в первом стратегическом переломе.

Первый перелом графика: Москва и ее последствия

Поэтому когда 30 сентября немцы двинули на Москву, главком быстро выдернул Жукова со стабилизировавшегося фронта под Ленинградом и послал что-то решать на московском направлении. Жуков прибыл в момент, когда командное шапито, управлявшее Красной армией здесь до него, уже прогорело: командиры фронтов вроде Буденного бежали от линии фронта в одно место, их штабы — в другое, и вторые буквально не знали, где находятся первые. А равно, конечно, и где лежит линия фронта. Жуков поездил по местности на автомобиле, устанавливая глазами, где противник. Выяснилось, что тот уже окружил основную часть сил фронта, о чем он и сообщил Сталину.

Тот назначил его командиром условно существующего Западного фронта и стал подбрасывать новые резервы — но в малых дозах. С огромным трудом Жуков повторил ленинградский сценарий: концентрировал малые поступающие силы точно на острие немецких клиньев, внимательно следя, куда идут немцы, и долго думая над тем, куда бы на их месте пошел он (что не менее важно, чем потреблять данные разведки).

Это сработало: к концу ноября немецкое наступление превратилось в самоизматывание. Немецкие части так ослабли от ударов лбом в советскую оборону, что ограниченные по замыслу контрудары Жукова неожиданно превратились в целое контрнаступление на 100 с лишним километров: немцы просто бежали дальше, чем советский комфронта от них ожидал.

Первый перелом начался: с 5 декабря 1941 года Красная армия наступала. В первом квартале 1942 года немцы оклемались и остановили ее наступление, но соотношение потерь все равно изменилось с 1 к 9 до 1 к 4. Жуков своими действиями на западном направлении совершил революцию в соотношении потерь.

Но его успех принес и семена следующего поражения Красной армии. Сталин не просто уверовал в способности Жукова, но и решил, что ход войны уже развернулся. Причем он не понял, что это произошло просто на правильных решениях строптивого генерала: главкому показалось, что немцы уже исчерпали себя из-за огромных потерь. Здесь неверно винить одного Сталина: дело в том, что армейские сводки немецких потерь были немыслимо завышены. Реально немцы за полгода войны потеряли безвозвратно треть миллиона, а в Кремль донесли про несколько миллионов, о чем тот сообщил официально.

Естественно, если бы эти цифры имели отношение к реальности, то немцев зимой-весной 1942 года надо было гнать любой ценой, не считаясь с потерями, просто потому что они не могли бы удержать Красную армию. Однако Сталин, никогда не служивший в армии, не понимал, что армейские инстанции хронически дезинформируют его о потерях противника.

Поэтому, приказав продолжить наступления сразу на всех стратегических направлениях, — вопреки сопротивлению Жукова, считавшего, что силы распылять нельзя и наступать можно только в одном месте, — главком заставил Красную армию сделать больше, чем она могла.

Если на центральном фронте его войска просто кроваво тыкались (недостаточными силами) в немецкую оборону, то под Харьковом советские наступающие силы попали в окружение (четверть миллиона безвозвратных). В Крыму пытавшиеся наступать советские части нарвались на контрнаступление Манштейна (0,17 миллиона безвозвратных). При попытке деблокады Ленинграда на севере в окружение загнали Вторуюу ударную армию Власова. Итого: уже во втором квартале 1942 года соотношение потерь вернулось к 1 к 8. Вдвое хуже, чем в первом квартале.

Второй перелом графика: Жуков и Василевский, плюс Чуйков

В третьем квартале 1942 года немцы наступали на юге: большие потери весны плюс отсутствие нормального управления обороной а-ля Жуков не давали Красной армии на этом направлении их остановить. Попытки предпринимались, но опять в формате контрударов, отчего Воронежский, например, фронт, поставил мировой рекорд того года, утратив 2,4 тысячи танков за месяц. Общее соотношение потерь за квартал составило 1 к 7.

Сталин все так же продолжал отвечать на самые болезненные немецкие прорывы попытками контрударов. Когда Паулюс вышел к Сталинграду, поставив под угрозу поставки нефти из Баку в центр страны, РККА опять предприняла неработающие, но исключительно кровавые удары по немецким клиньям, вместо того чтобы направить те же силы на оборону того, что еще не было утрачено.

И Жуков, как представитель Ставки, был среди тех, кто подгонял местных командиров: скорее, с контрударами надо торопиться. После войны он оправдывал свой шаг тем, что боялся: Сталинград без контрударов не удержать, ведь железная дорога в город после удара Паулюса была перехвачена.

К его чести, военачальник осознавал, что эти удары мало чего могут. Он и Василевский (начальник Генштаба) 13 сентября предложили Сталину другой вариант. Не бросаться очертя голову на клин, а ударить сильно к северу и югу от него, где у немцев сил мало. Окружить клин, а не бить по нему почти в лоб (план «Уран», первый вариант). Здравую идею начали осуществлять: создали Донской фронт, поставили на него одного из лучших советских командиров, Рокоссовского.

Но помешала все та же спешка: в конце сентября немцы начали еще один штурм Сталинграда, и Рокоссовского от окружения немцев переключили на все те же кроваво-бесполезные контрудары по немцам рядом со Сталинградом. «Лоб в лоб по клину» вместо отрезания клина.

Конечно, ничего из этого не вышло. Сталинград в итоге устоял за счет грамотных решений нового командира 62-й армии Чуйкова, который успешно оборонялся новыми методами, хотя и получал вдвое меньше сил, чем напрасно контратаковавший Рокоссовский.

К концу октября Ставка и Жуков заметили две вещи: от их контрударов фронт никак не менялся, а люди Чуйкова, напротив, отлично держались. Тогда «Уран» снова пустили в реализацию — теперь уже Юго-Западным фронтом, во главе с Ватутиным. Тот ударил с севера 19 ноября 1942 года, Сталинградский фронт — с юга, и случился второй резкий перелом на графике. В третьем квартале года советская сторона теряла семь солдат на одного немца, а в четвертом — уже только трех.

Наступление, начавшись под Сталинградом, неслось далее, и в первом-втором кварталах 1943 года соотношение потерь впервые дошло до 1 к 2. А РККА на короткое время вышла к Днепру. Но и здесь оценить точно происходящее не вышло. Сталин опять не вполне понял, что было причиной успеха на юге — и оттого решил повторить его на севере (операция «Марс» к западу от Москвы).

Чуйков оттянул успешной обороной все резервы немцев под Сталинградом на себя, отчего советские удары на флангах били почти в пустоту. Под Москвой не было ни Чуйкова, ни немецкого наступления, поэтому советские удары были парированы немецкими резервами. Этого можно было избежать, перебросив колоссальную танковую группировку Красной армии под Москвой на юг, где сплошного фронта зимой 1942-1943 года по сути не было. И там они могли бы нанести куда более результативные удары.

Но, как мы уже отметили, Сталин не понимал до конца, почему удары на юге успешны, поэтому не осознавал, что повторить их на севере не удастся. В центре советско-германского фронта прорыв не вышел, а на юге, без мощных резервов, порыв РККА выдохся, и Манштейн отбросил силы русских на восток на украинском направлении.

Дальше Жуков решил скопировать сталинградский рецепт успеха под Курском: дать немцам истощить себя наступлением. А потом ударить им по флангам. Увы, то, что успешно единожды, не всегда срабатывает дважды, потому что противник иногда тоже может учиться. Немцы не стали месяцами биться в советскую оборону на Курской дуге, как бились в Сталинграде, поэтому в Курской битве соотношение потерь снова ухудшилось.

Потянулись долгие месяцы боев при соотношении потерь три к одному. РККА поливала землю кровью и усеивала своими и чужими горящими танками (но своих теряла куда больше). Наступление не затухало в основном потому, что советский ВПК с 1942 года работал на всех оборотах, а немецкий, начав мобилизацию в январе 1942 года, на эти обороты еще не вышел.

Третий перелом: «Багратион»

Так шло до лета 1944 года, пока Красная армия не совершила третье чудо войны: за счет применения передовых форм борьбы не просто ввела немцев в заблуждение о направлении главного удара, но и смогла прорвать их оборону много глубже и дальше, чем ранее (о причинах мы подробно писали здесь).

Этот перелом впервые уравнял советские и немецкие безвозвратные потери в войне: затыкая дыры на белорусском направлении советского наступления, Германия не смогла удержать и фронт на юге (Румыния и Украина) и севере (Прибалтика).

Этот третий скачок в соотношении потерь имел исключительное значение. Дело в том, что к лету 1944 года милитаризация промышленности в СССР и Германии наконец сравнялись. Соответственно, оружия и боеприпасов немцы комплексно начали делать больше. К концу 1944 года дело дошло до немыслимого: разрыв в числе танков стал меньше кратного.

Если бы не резкий перелом в соотношении потерь летом 1944 года, немецкие солдаты с опытом боев 1941-1943 годов получили бы достойное количество техники. Это неиллюзорно угрожало стагнацией на фронте, что было крайне опасно. «Багратион» и одновременные с ним советские удары в других местах, плюс высадка союзников в Нормандии впервые довели немецкие потери за квартал до 0,93 миллиона — огромной цифры, на уровне потерь Красной армии в четвертом квартале 1941 года.

Новая техника к немцам стала поступать быстро. Но посадить в нее удавалось уже только на скорую руку обученных призывников: кадровая армия Германии износилась об РККА. Перелом в войне был завершен, и к концу лета 1944 года немцы по сути уже проиграли войну.

Ради чего мы все это узнали

Причины победы СССР в войне теперь достаточно ясны. Начав конфликт игнорированием разведданных о нападении, главком постепенно (к Сталинграду) научился слушать лучших среди своих военных и понимать их. Не всегда идеально, но все же и этого хватило, чтобы перейти от войны с колониальным соотношением потерь в 1 к 9 или 8 к хотя бы 1 к 3.

Одновременно немецкие генералы эволюционировали умственно слабо и не понимали, что теперь уже им, а не РККА надо отказаться от частых контрударов с недостаточными силами и сконцентрироваться на обороне. Поэтому к 1944 году они подошли с очень бедными резервами в глубине, да еще и без понимания того, где эти резервы на самом деле нужны (в Белоруссии, а не на Украине, где немцы их держали).

Катастрофа 1941 года теперь произошла наоборот: немцы стали нервничать, тыкать слабо подготовленными, но частыми и изнурительными для себя ударами куда попало. СССР, напротив, начал наносить удары реже, но зато более подготовленными — и с долго накапливаемыми резервами.

Попросту говоря, советское стратегическое руководство во время войны выросло над собой — и выросло очень сильно. Тот же Жуков, крайне нервно общавшийся со Сталиным во время войны — и тот признавал это в мемуарах. А вот о немецком стратегическом руководстве такого не скажешь. И это несмотря на то, что исходно в военном отношении оно было компетентнее Сталина.

У Гитлера так и не нашлось человека, к которому он бы прислушивался достаточно, чтобы, говоря словами Жукова, не пытаться действовать «как можно быстрее», копить силы, наносить удары только с холодной головой и после длительной подготовки. Если удары Гитлера в мае 1940 года или в начале «Барбароссы» буквально разрушали кадровые армии его врагов, то к 1944 году он мог лишь пускать им кровь — но никак не уничтожать.

Казалось бы: не слишком ли мы увлеклись прошлым? Кому какая разница, что войну СССР выиграл не за счет преимуществ социалистического строя или «бесконечных ресурсов», по которым он на самом деле уступал немцам? Отчего вообще важно, что это было сделано за счет небыстрого обучения главкома, вычленения им из военной среды лучшего профессионала и внимательнейшего учета его мнения по вопросу о том где, как и когда надо наступать?

Любой внимательный наблюдатель из 2025 года легко ответит на эти вопросы. Несложно заметить, что крупнейшие военные конфликт XXI века мы начали, явно не учитывая особенности нашего противника — как некогда не учитывал его Сталин, из-за чего мы и встретили войну с явно недостаточными силами. Ясно и то, что военные руководители первых месяцев принимали не самые оптимальные решения, и их замена осенью 2022 года была более чем оправдана.

Корни победы 1945 года наглядно показывают: природа войны не меняется. Решения, отделяющие победу в ней от поражения, в главном остаются одними и теми же. Политику еще до начала конфликта следует заранее выяснить, кто из его военных хорош не только в мирное время, держать его под рукой и внимательно слушать. Причем сделать это получится, только если глава государства готов глубоко вникать в военное дело лично. Иначе он не сможет отделить плохой совет вежливого генерала мирного времени от хорошего совета генерала-хама, годного только для военного времени.

Мнение автора статьи может не совпадать с мнением редакции.