Чернобыль: как АЭС спасли миллионы и почему страх перед ними убил еще больше

В 1954 году, когда СССР запустил в эксплуатацию первый в мире ядерный реактор, будущее новой отрасли казалось безоблачным. В ту пору почти половину электроэнергии в мире получали из угля, а то, что это очень грязное топливо, было ясно уже в ту далекую эпоху. За четыре дня лондонского Великого смога 1952 года от него погибли 12 тысяч лондонцев, и все прекрасно знали, что множество угольных ТЭС города связано с этими неприятными событиями.

Среди явных преимуществ АЭС было то, что они могли использовать реакторы на быстрых нейтронах и даже уран, добываемый из морской воды. Экономически это было вполне возможным, потому что цена топлива в атомном киловатт-часе играет не главную роль, в отличие от цены топлива на ТЭС. Поэтому даже серьезный рост цен на источники урана сам по себе не делает «урановое» электричество слишком дорогим.

Согласно расчетам, человечество может обеспечивать свои текущие потребности таким «океанским» ураном не менее шести миллиардов лет, то есть до самого конца существования нынешней Солнечной системы – и при этом концентрация урановых изотопов в морской воде все равно снизится только на четверть. Поэтому многие специалисты предлагали считать атомную энергию возобновляемой – ведь ее фактический ресурс равен ресурсу нашего Солнца, то есть явно не ниже, чем у солнечной или ветровой энергетики.

Наконец, цена их строительства для США в шестидесятых была в шесть (!) раз ниже, чем сегодня – не выше 900 долларов на киловатт мощности в сегодняшних долларах. Для сравнения: газовые ТЭС, самые дешевые из всех тепловых, и сегодня стоят в США и мире не дешевле тех самых 900 долларов за киловатт мощности. С той только разницей, что уран как источник энергии был (и есть) намного дешевле, чем любое другое ископаемое топливо. Итак, экологически, экономически и стратегически АЭС казались самым осмысленным видом электростанций.

Антиатомные протесты и остановка расширения атомной энергетики в США

С конца шестидесятых, однако, все начало резко ухудшаться. Сначала оказалось, что атомная энергетика в Штатах росла так быстро, что поставщики не справлялись и начали завышать цены – и тогда строительство АЭС за 3-4 года стало в 2,0-2,5 раза дороже. Само по себе это не было бы проблемой.

Во-первых, явление явно должно было быть преходящим: после развертывания массового строительства временные «дефициты» и завышенные цены ушли бы вновь. Во-вторых, в среднем атомный реактор работает на полной мощности 90% года, а ТЭС – только 40%. Это значит, что АЭС на единицу мощности вырабатывает в 2,0-2,5 раз больше киловатт-часов за год, чем ТЭС.

В результате стоимость киловатт-часа будет примерно равной даже при разных затратах на строительство. То есть доля стоимости станции в цене киловатт-часа оставалась той же самой, а за счет более дешевого топлива ее электроэнергия все равно выходила менее дорогой, чем угольная или нефтяная (в те далекие годы многие ТЭС топили еще недорогими нефтепродуктами).

Но беда пришла откуда не ждали. С самого начала развертывания атомной энергетики в США ее непрерывно атаковали серьезные протесты, и чем быстрее строили АЭС, тем более жесткими становились такие протесты.

Первые выступления против строительства атомных реакторов там начались в 1958 году. Причем шли они вовсе не от магнатов тепловой энергетики – те тогда просто еще не ощущали угрозы от полуэкспериментальных новых установок. Как показывает детальное изучение вопроса, источником протестов было исключительно местное население, воспринимавшее атомную энергетику как опасную (в силу радиации) с самого начала — с пятидесятых годов.

Стоп, скажет читатель. Какая радиация, какие угрозы от АЭС в 50-е? В ту пору в принципе у публики не было заметных знаний о реальном устройстве реакторов. Что они там критиковали и на какой основе? Откуда у людей вообще появились идеи, что атомная энергетика опасна?

Как ни странно, к 1958 году это была уже довольно избитая тема. В 1940 году фантаст Роберт Хайнлайн немного посидел в публичной библиотеке, почитав доступную на тот момент информацию о ядерных реакциях, и, исходя из этого, написал рассказ «Взрывы случаются». В нем – до запуска первого реального реактора – описывается будущее, где оказывается, что атомный реактор, уже давно играющий главную роль в энергетическом снабжении планеты, рассчитан слегка неверно.

По уточненным расчетам, его взрыв может нанести серьезнейший удар по всей планете. Герои рассказа начинают массовую антиатомную пиар-компанию, в ходе которой сторонники реактора становятся изгоями. В конце реактор на Земле закрывают и выносят на Луну. Кстати, в следующей повести цикла, «Человек, который продал Луну», он и взрывается там по причине неполного учета особенностей ядерного топлива.

Но это далеко не все, что поп-культура внесла в страхи масс перед словом «атом». В мае 1941 года Хайнлайн выпустил рассказ «Неудовлетворительное решение». Там описывается разработка ядерного оружия в США и его применение с целью закончить Вторую мировую – применение в 1945 году, как и в нашей реальности. Правда, Хайнлайн немного не рассчитал месяцы, и бомбы в его истории применили в Германии, которая еще не успела пасть.

Было у фантаста и еще одно отклонение от реальности: он посчитал, что создать крупный арсенал настоящих атомных бомб к 1945 году Америка не успевает, и там выбрали более быстрый путь наработки радиоактивной пыли («грязная бомба»). Взрывов с ними особо нет, зато у Хайнлайна их успели накопить десяток тысяч. В результате серии войн гибнут миллионы, а Америка, под угрозой полного радиоактивного заражения, ставит под свой контроль весь мир.

Хайнлайна тогда читали не так много, но вот интеллектуалы быстро ознакомились с его концепциями. Уже в 1944 году авторы комикса про «Супермена» включили атомное оружие в сюжет. Когда 1945 год показал реальные удары по Хиросиме и Нагасаки, поп-культура стала штамповать различные вариации хоррор-историй со скоростью бешеного принтера. К концу пятидесятых тему основательно истрепал Голливуд: фильм «На берегу» показал смерть практически всего человечества от радиоактивных осадков после ядерной войны, а отголоски этой темы продолжают гулять по масс-культуре и сегодня.

Надо понимать, что если Хайнлайн был прогнозистом 1940 года, ошибки которого в оценке безопасности ядерных реакторов простительны, то вдохновленные им представители креативного класса никакими библиотеками себя уже не утруждали и творили свободно, не оглядываясь на реальную физику. Поэтому у них получились страшилки, а не нечто, имеющее предсказательную силу.

Сам Хайнлайн в 1979 году писал: «У меня есть сомнения относительно повторной публикации «Взрывы случаются» – из-за нынешнего невежественного страха атомной энергетики, усиленного недавним безвредным хлопком. Да, – отмечал он тут же, – радиация может быть угрозой, но доза, которую получил персонал АЭС Три-Майл-Айленда во время аварии, была ниже, чем сам Хайнлайн получил на последней рентгенограмме».

Хайнлайн обладал тем, чего в помине не было у авторов сценариев голливудских фильмов и книг типа «На берегу»: умением вникать в физику и трезво смотреть на цифры. К сожалению, эти способности были, есть и будут исчезающе редкими среди творцов масс-культуры. Поэтому они не знали, что ядерная война никак не может уничтожить человечество, а равно и то, каковы реальные последствия ядерных аварий.

Из-за этого печального факта, образ атомной энергетики, создаваемый поп-культурой у масс, порождал просто истерические настроения в отношении любого атомного объекта или явления. Именно так в масс-культуру попал «Годзилла», вымышленное существо, «разбуженное» радиацией от атомных взрывов (1954 год).

Именно поэтому уже в 1957 году Акира Куросава снимает фильм «Я живу в страхе», описывающий жертву атомной истерии в его терминальной стадии (в конце ленты доктора признают его невменяемым). Иными словами, к 1958 году, началу антиатомных протестов в США, радиофобия уже была до такой степени массовой, что такие протесты были просто неизбежны.

И они имели последствия оглушительных масштабов. Мобилизованные индустрией грез лица, полагающие себя экоактивистами, стали подавать в суд невероятное количество групповых исков против строительства АЭС – уже после выдачи разрешения на их строительство. Электростанции строят в кредит, потому что незаемных своих денег в таких объемах у энергетиков никогда не было.

Итак, компании атомной индустрии в США брали кредит на строительство, начинали его выплачивать, но… годами не могли начать строить станцию. Все это время они продолжали платить проценты, зарплату персоналу и прочее, отчего их затраты начали нарастать катастрофически быстро. Стоимость АЭС на протяжении семидесятых выросла в несколько раз, почти достигнув современного уровня.

Контрольным выстрелом в голову американской атомной энергетики стал Три-Майл-Айленд. Как уже тогда писал Хайнлайн (и как это подтверждают современные исследования), Три-Майл-Айленд не убил ни одного человека, и эта авария – скорее, демонстрация безопасности АЭС, а не угрозы от них. Но проблема в том, что все эти ваши формулы и цифры – это скучно, а кино – это весело и понятно даже тем, кто в школе на дух не переносил ни физику, ни математику.

А за несколько дней до аварии на Три-Майл-Айленд неотключаемый и неуправляемый дрим-конвейер Голливуда выпустил фильм «Китайский синдром». В нем сценаристы немного не поняли шутку ядерных физиков о том, что расплавленное ядерное топливо в случае аварии может прожечь Землю насквозь аж до Китая.

Ну, и, само собой, первые вопросы большинства репортеров на пресс-конференции по аварии были «Как близко Три-Майл-Айленд подошел к так называемому китайскому синдрому?» С таким же успехом они могли спросить, не была ли авария следствием атаки инопланетян.

На первый взгляд, этого не может быть. Даже природоведение за пятый класс дает ребенку достаточно знаний, чтобы понять, почему никакое ядерное топливо никакую Землю насквозь проплавить не может. Как эта дикая идея попала в кино? Как репортеры, ходившие как минимум в школу, могли задать такой вопрос физику? Как люди, слышавшую эту пресс-конференцию, могли всерьез воспринять такую возможность?

Ответ на эти вопросы один и тот же: да запросто. Людей увлекают не холодные рассуждения, а то, что обращается к их эмоциям. Мало что обращается к ним сильнее, чем страх – каким бы глупым и иррациональным он ни был.

Итоги 1979 года в США были предсказуемы: ни одной АЭС с тех пор там не построили. Новые проекты бесконечно затягивались, их цена за счет этого росла, пока они не потеряли любой экономический смысл. Да, до сих пор Штаты – мировой лидер по количеству вырабатываемых атомных киловатт-часов, но лишь за счет наследия эпохи до 1979 года, до окончательной победы Голливуда над здравым энергетическим смыслом.

Может показаться, это проблемы американцев, а не человечества. Значительная его часть более иммунна к концепциям американской поп-культуры. Возьмем Францию или СССР 70-80-х: за счет мощной защиты от импорта западного кино, а также недоступности американской прессы, фантастические идеи с Запада приходили к французам и советским гражданам крайне ослабленными и никак не влияли на решение руководства этих стран. Почему же там атомная энергетика тоже испытала остановку?

Чернобыль: конструктор реактора лает, а «Титаник» плывет

Советская атомная энергетика действительно не испытывала влияния антиатомных настроений: вплоть до 1986 года ее считали крайне перспективной заменой всем угольным электростанциям, и проблема была только в том, что строительство АЭС не успевало за потребностью в новых станциях.

Все изменилось 26 апреля 1986 года, при взрыве в четвертом энергоблоке Чернобыльской АЭС. Вопреки распространенным мифам, взрыв не был итогом «эксперимента» с отключением аварийной защиты реактора. Напротив, в ту ночь там велся планово-предупредительный ремонт, и при каждом таком ремонте защиту реактора отключали – потому что без этого нельзя было проверить его работу во внештатных режимах. То есть само отключение было плановым, но никак не «экспериментальным».

Уже после крушения СССР Госатомнадзор честно признал: причиной аварии был не эксперимент, как пытались рассказывать в советское время, и вовсе не ошибки персонала станции, на который валили как на мертвых. В реальности проблема была в двух особенностях тогдашних реакторов серии РБМК.

Дело в том, что технически активная зона реактора – это куча стержней из графита массой в пару тысяч тонн и каналы между стержнями, по которым циркулирует вода. Она, как и положено, хорошо замедляет нейтроны. Если что-то с реактором пойдет не так и он начнет перегреваться, вода превратится в пар, а тот нейтроны замедляет очень плохо. Соответственно, те станут быстрее, и нагрев ими активной зоны начнет сокращаться. Так должно было бы быть, если бы проектировщики рассчитали все правильно.

В действительности, они допустили серию ошибок. Из-за нее графитные стержни были близковато друг к другу, и тормозящая роль превращения воды в пар вышла неправильной. Вот она, первая причина аварии – «положительный паровой коэффициент реактивности».

Сам по себе он не был так уж страшен. В конце концов, при перегреве в активную зону вдвигаются стержни аварийной защиты, те поглотят нейтроны, на чем перегрев реактора закончится. Но это, если мы спроектируем стержни толково.

А при создании РБМК стержни задумали вводить в те же каналы, где была вода. Вода, напомним, поглощает нейтроны. Перед вводом стержня перед ним идет его головная часть, где нет материала, поглощающего нейтроны, – и эта часть вытесняла воду. Эта вторая проблема называется «концевым эффектом». Иными словами, отдача команды на аварийное глушение реактора на короткое время сперва его дополнительно разгоняла.

Попросту говоря, обе технологии «торможения» аварийного реактора у РБМК на самом деле могли его дополнительно разогнать. И в ночь на 26 апреля именно так и случилось, что и привело к взрыву. Была ли в этом вина персонала? Мы сомневаемся в этом: если педаль тормоза на автомобиле работает как педаль газа, а водитель, не зная об этом, ускорится в крутом повороте на горной дороге, то виноват, на наш взгляд, не он.

К сожалению, на конструкторов РБМК тоже трудно свалить всю вину. Дело в том, что они за годы до аварии разослали всем директорам АЭС письмо, где излагали суть проблемы и предлагали, как ее решить. Увы, на письмо никто не обратил внимания, хотя на ЧАЭС оно тоже пришло.

Почему так вышло? Как это часто бывает в крупных бюрократических организациях, сыграла роль нехватка вменяемой цепочки управления: конструктор вроде бы главный человек в вопросах безопасности реактора, но для административного аппарата самой атомной отрасли он был скорее жужжащей мухой, от требований которой можно было отмахнуться, потому что ничего реально он им сделать не мог, только письма писать. Вот так и случилась главная – и единственная в истории – катастрофа атомного реактора, вызвавшая человеческие жертвы.

Вскоре после Чернобыля СССР фактически остановил дальнейшее развитие атомной энергетики, свернув целый ряд проектов, находившихся в высокой степени готовности. В XXI веке сила антиатомных настроений спала, да и влияние общественного мнения на решения руководства страны у нас не как в США: общественность не может годами таскать Росатом по судам, тормозя его работу. Тем не менее, бурного атомного ренессанса у нас нет и сегодня. Причина тут довольно банальна: энергетика может расти, только если растет экономика, а у нас, в России, с 2008 года имеет кумулятивный рост ВВП около нуля. В такой ситуации вполне логично, что нет значимого роста ни в одной отрасли энергетики, включая атомную.

В теории Росатому еще остаются зарубежные рынки; благо, там экономикой не управляют российские экономисты, так что рост ВВП в мире радикально выше, чем в нашей стране, – а значит, и новые электростанции нужны. Но есть одна проблема: Чернобыль настолько усилил антиатомные настроения за пределами нашей страны, что желающих строить у себя АЭС предельно мало и за рубежом.

Так что замглавы Росатома В. Першухов еще в 2017 году честно констатировал: «Мы видим, что рынок сужается, и для устойчивого развития корпорации… к 2030 году мы должны зарабатывать не на рынке ядерных технологий. Все. Иначе не получается». И стало по слову его: Росатом с помощью своей дочки покупает технологии создания ветряков у голландской компании и планирует заниматься именно этим – жить-то на что-то надо. Дело благое: в отличие от ТЭС ветряки убивают очень мало людей. Но, как мы покажем ниже, есть нюанс.

Сколько на самом деле убил Чернобыль?

Дело в том, что сам по себе факт аварии – это далеко не приговор тому или иному виду энергетики. Непосредственно среди работавших на ЧАЭС умер 31 человек (28 – от лучевой болезни). От случившейся в 2009 году аварии на Саяно-Шушенской ГЭС умерли 75 человек, а от безаварийной работы угольных и газовых ТЭС в США умирает по полсотни тысяч человек в год. То есть, чтобы понять истинное значение Чернобыля, важна не только авария, но и ее последствия.

В массовой культуре их список широко известен. Возьмите прошлогодний сериал «Чернобыль»: там больницы уже на следующее утро забиты облученными, люди, смотревшие на зарево от реактора, все (совсем все) погибли и так далее. Фильм заключает, что от аварии погибло от 4 до 93 тысяч человек, живших на территории, подвергшейся радиоактивным осадкам. Вокруг Чернобыля эвакуирована большая зона. В общем, налицо катастрофа огромных масштабов: верхняя оценка числа жертв 93 тысячи, примерно соответствует ожидаемым потерям США от коронавируса.

И она даже не самая высокая: Гринпис, давший цифру в 93 тысячи, считает, что погибших могло быть и двести тысяч. А один российский, скажем так, биолог и политический активист в своей книге озвучил цифры в миллион погибших.

Когда вы видите такое скопище разноречивых оценок, единственное, что можно сделать, – взять и разобраться, кто именно и почему именно дал каждую из них. Важно здесь и «кто» (насколько он заслуживает доверия), и «почему» (чем обосновывает, ибо и заслуживающие доверия ошибаются).

Оценка в четыре тысячи дана ВОЗ в 2006 году и относится ко всем жертвам – не только тем, что уже были, но и тем, что еще будут. Аргументируют эту цифру так: берут количество зиверт, полученных с радиоактивными осадками всем населением Европы после Чернобыля, и считают статистическое увеличение частоты рака от этой дозы. Расчет ведется по так называемой «линейной беспороговой гипотезе». Она гласит, что никаких безопасных доз радиации – включая фоновую – вообще не существует, и что чем больше растет доза, тем выше вероятность рака.

Гипотеза эта давно подвергается жесткой критике, потому что тогда в местах с высоким естественным фоном рак должен быть чаще, чем в местах с низким, а на деле часто все наоборот: в иранском Рамсаре фон намного выше, чем где-либо еще, а от рака там умирают реже, чем в соседних иранских городах, где воды с радиоактивными изотопами из-под земли не выходят.

Тем не менее, расчеты ВОЗ проводили ученые, которые использовали методику из рецензируемых научных журналов. И хотя гипотеза эта и спорна, но дает четкую оценку максимально возможного числа жертв, исходя из идеи, что вообще любая доза радиации вредна. Это ее несомненные плюсы.

А вот все цифры выше четырех тысяч – совсем другого рода: их источники – только Гринпис и упомянутый выше биолог Александр Яблоков (он выпустил целую книгу по этой теме). Методика подсчетов и у Яблокова, и у Гринписа одна, и она очень проста. Они берут либо частоту рака среди населения зон с чернобыльскими осадками, либо даже общую смертность за годы перед 1986-м, а потом сравнивают ее со смертностью после.

Уже через 5-10 лет после событий частота рака там резко возросла — и если интерпретировать умерших как результат Чернобыля, то число жертв можно получить очень, очень большое. Ведь, откровенно говоря, частота гибели от рака в России и сегодня намного выше, чем до Чернобыля. Более того: мы смело прогнозируем, что она уже вообще никогда не вернется к дочернобыльским цифрам. Одна беда: к Чернобылю это не имеет никакого отношения.

Как мы уже отмечали, частота заболеваемости раком у людей одного и того же возраста на нашей планете различается во много раз. То же самое относилось и к СССР: допустим, в Таджикистане стандартизированная (с учетом разницы в возрастной структуре) вероятность заболеть раком легких у мужчин была вчетверо ниже, чем в Эстонии. Более того, в 1987 году вероятность того же рака легких (одно из наиболее ожидаемых последствий разноса радионуклидов после Чернобыля) в Белоруссии, пострадавшей от ядерных осадков, была почему-то значительно ниже, чем в Эстонии, куда такие осадки не дошли. 

Причины таких странных распределений мы ранее затрагивали в нашей статье про рак: в основном риском рака управляет даже не здоровый образ жизни, а состояние иммунитета человека. Раковые клетки возникают в каждом из нас каждый день и часто – во множестве. Пока иммунитет человека работает, он убивает раковые клетки, и опухоли не возникают. Когда иммунитет дает сбой, ему труднее убивать отдельные раковые клетки – и возникает опухоль. Наша иммунная система, как стало ясно в последние годы, зависима от уровня гормона окситоцина, а он, в свою очередь, зависит от нашего психического состояния. 

В конце восьмидесятых – начале девяностых последнее в странах бывшего СССР пришло в катастрофическую фазу. Достаточно сказать, что убийства, самоубийства и прочее в России девяностых стали уносить на десятки тысяч человек в год больше. А вот инфаркты и инсульты – хороший показатель уровня стресса у населения – на многие сотни тысяч в год. Общая смертность за 1990-1994 годы только в бывшей РСФСР выросла на 0,65 миллиона в год, а с учетом остальных стран бывшего Союза эта цифра была куда выше.

Само собой, уровень окситоцина у населения, чья смертность подпрыгнула более чем на треть, да еще в основном за счет стресса, не мог не упасть. А это значит, что вероятность рака не могла не вырасти. Но статистика по России показывает, что выросла она не только в зоне, где выпали чернобыльские осадки, но и в Сибири и на Дальнем Востоке. Излишне упоминать, что туда последствия Чернобыля не дотянулись.

Итак, смертность после событий перестройки в самом деле возросла, и общее количество преждевременных смертей от случившегося тогда «поворота» измеряется миллионами. Только вот причина их, как у нас обычно с иронией говорят, «в крупнейшей геополитической катастрофе XX века». Радиация тут не при чем – и именно поэтому научное сообщество жестко критиковало цифры Гринпис и Яблокова, критикует их и будет критиковать. По тем же причинам у них нет шансов когда-либо выйти на страницах научных рецензируемых журналов.

Особое мнение японского ученого и тайваньский кобальт-60

В 2018-2020 годах японский исследователь Шисуйо Сутоу (Shizuyo Sutou) решил сравнить длительность жизни и вероятность возникновения рака у людей, переживших ядерную бомбардировку Хиросимы и Нагасаки, и их сверстников из остальной Японии. Несколько неожиданным оказалось то, что она ниже общенациональной. Правда, касалось это не всех выживших, а лишь тех, кто получил менее 0,5 грея.

Предшествующие научные работы, которые показывали большую смертность и более высокую частоту рака у переживших атомные удары, основывались на некорректной обработке данных. В них жителям, прибывшим в город сразу после бомбардировки или жившим в его предместьях, предположили нулевую дозу радиации и сравнивали частоту рака и вероятность смерти у горожан Хиросимы и Нагасаки и жителей окрестностей. Проблема, как подчеркивает Сутоу, в том, что это не так: они получили заметные, хотя и не слишком высокие дозы.

Эта работа удивительным образом совпадает с выводами по другому, тайваньскому инциденту. На этом острове случайно использовали стройматериалы с высоким содержанием кобальта-60 при строительстве многоэтажек, где десять лет жили 7,2 тысяч человек. Когда проблема вскрылась, все они уже получили весьма значительные дозы. Исходя из расчетов по линейной беспороговой модели, которой ВОЗ оценивала смертность от Чернобыля, среди этих людей случаев онкозаболеваний должно было быть выше нормы.

Норма для их возраста и пола среди тайваньцев – расчетные 114,9 случаев рака. Соответственно, с учетом облучения их должно было быть больше. Но на практике их оказалось только 95 – явно меньше нормы. Вывод был настолько скандальным, что авторы соответствующей работы запрятали его на пятую страницу своей работы, а в итоговой части об этом умолчали и вообще написали «низкие дозы радиации, как кажется, увеличивают риски развития некоторых видов рака в некоторых подгруппах населения Тайваня». 

Это научный подвиг, за который, по-хорошему, надо бы давать престижную премию, возможно, даже Нобелевскую (или Игнобелевскую). Ведь не каждый ученый, обнаружив, что у облученных низкими дозами радиации людей вероятность рака падает на 17%, сможет из этого сделать тот же вывод, что и авторы упомянутой работы.

Однако на практике среди этих людей умерли от рака 7 человек – заметно ниже, чем обычно для тайваньцев такой половозрастной группы, и намного ниже, чем предсказывала линейная беспороговая модель. В общем-то, конечно, ученых винить трудно: вывод «умеренные дозы радиации снижают вероятность рака» серьезно отходит от общепринятых, и нужна большая смелость, чтобы его сделать. Куда безопаснее сделать вид, что просто «не заметил» -17% вероятности рака, и вместо этого написать то, что не расходится с общепринятым в науке мнением.

Подведем итог. На сегодня нет эмпирических данных на людях, которые позволяли бы подкрепить линейную беспороговую модель вреда от радиации. Те данные, что есть (как по Хиросиме, так и тайваньскому инциденту) могут указывать на то, что эта модель неверна, и низкие уровни радиационного воздействия не повышают смертность (и, возможно, даже понижают ее). Если она неверна и низкие дозы радиации сами по себе не повышают вероятность рака, число жертв Чернобыля ниже, чем оценивает ВОЗ, и может не достигать четырех тысяч.

Сравнить апельсины и яблоки

Забудем на секунду последнюю главу и предположим, что жертв Чернобыля четыре тысячи. Как это соотносится с жертвами от других видов энергетики?

Человек за сутки пропускает через легкие примерно 15 килограммов воздуха. И вместе с ними – большое количество микрочастиц диаметром в 2,5 микрометра и менее. Через легкие они попадают в кровь, где провоцируют образование тромбов — а за теми следуют инфаркты и инсульты. По современным научным представлениям, это основной механизм, которым энергетика и ДВС ведут людей к преждевременной смерти.

Согласно американским ученым, в США тепловые электростанции убивают более четырех тысяч человек в месяц, более полусотни тысяч – в год, примерно миллион – за 20 лет. Это значит, что со времен Чернобыльской катастрофы от атомной энергии во всем мире погибли доли процента от числа умерших от тепловой энергетики в одних только Штатах.

Оценить ситуацию по всему миру намного сложнее: в странах типа Индии далеко не всегда достаточно хорошая медицинская статистика, позволяющая корректно посчитать жертв дыма из трубы. Последняя работа на эту тему вышла в 2009 году, и она заключает, что атомная энергетика спасла 1,8 миллиона человек. Если бы «атомные» киловатт-часы не заменили часть тепловых, дополнительные выбросы убили бы именно столько людей.

Другой способ оценки сравнительной опасности разных источников энергии – по числу умерших на триллион выработанных ими киловатт-часов. Последняя оценка такого рода для АЭС – менее 90 человек на триллион киловатт-часов. Для угольной энергетики эта цифра – около 100 000, для газовой ТЭС – 4000.

Иными словами, антиатомные протесты по всему миру – это не просто нервные и недостаточно информированные люди под флагами Гринписа. Это люди, чье невежество убивает. Непрерывные иски, поднявшие стоимость АЭС в США и выбившие их с рынка, антиатомные настроения после Чернобыля – все это привело к тому, что доля угольной энергетики и в 1971, и в 2011 году оставалась около 40%. Между тем без антиатомного движения АЭС должны были вытеснить весь уголь: до протестов и связанных с ними затяжек в строительстве они давали энергию банально дешевле. 

По сегодняшним данным загрязнение воздуха от угольных ТЭС убивает много сотен тысяч человек ежегодно. То есть если АЭС и спасли пару миллионов человек, заменив часть угольной генерации, то могли бы спасти десятки миллионов, если бы полностью вывели уголь из оборота еще в 1990-х годах, сценарий вполне вероятный без антиатомного движения.

Небольшая польза от антиатомной кампании

И еще один «небольшой» нюанс. Люди выбрасывают в воздух более 35 миллиардов тонн СО2 в год. Примерно 8 миллиардов тонн этого газа природа не успевает поглотить, отчего его содержание в атмосфере растет. Как все мы знаем, это ведет к глобальному потеплению. Что было бы с потеплением, если бы атомная индустрия развивалась без давления страха, порожденного массовой культурой и усиленного Чернобылем? 

Догадаться несложно. Угольная энергетика выбрасывает в воздух более дюжины миллиардов тонн СО2 в год. АЭС не выбрасывают СО2 в воздух вообще. Заменив собой угольные ТЭС, они привели бы к стабильному снижению уровня СО2 в земном воздухе. Без антиатомной кампании, судя по темпам роста атомной отрасли в 60-х — начале 70-х, такое замещение в основном закончилось бы еще в XX веке. Нынешний уровень СО2 в воздухе был бы ближе к 380 частям на миллион, а не 410.

Наши постоянные читатели хорошо знают, что именно этот рост содержания углекислого газа в атмосфере стоит за глобальным озеленением – процессом, который довел количество биомассы на планете до рекордно высоких значений, самых больших за последние полсотни тысяч лет. Таким образом, как ни странно, антиатомные протесты несколько помогли природе – этого нельзя не признать. 

Но достаточное ли это оправдание для гибели тех миллионов человек, что умерли из-за стагнации атомной энергетики? Стагнации, за которой не стояло ничего, кроме страха и невежества.