Как советское нападение на Финляндию сделало неизбежной Великую Отечественную войну

Как это часто бывает в истории России, подлинная история Зимней войны обернута толстым слоем мифов. Первый миф: она началась с того, что финны убили четырех советских военнослужащих. Второй миф: Красная армия не смогла взять линию Маннергейма с ходу, так как в Москве о самой линии ничего не знали. А она состояла из множества дотов со стенами в три метра железобетона. Третий миф: красноармейцам при этом мешал снег в метр-полтора и морозы до минус 40 градусов, а авиация не могла летать из-за плохих погодных условий. Четвертый миф: добавили неприятностей финские снайперы-кукушки, сидевшие на деревьях и оттуда поливавшие противника непрерывным смертоносным огнем.

И все это неправда, которая быстро опровергается при ознакомлении с историческими источниками. Но остаются другие вопросы: если все было не так, то как было на самом деле?

Сколько советских бойцов было убито обстрелом в Майниле?

Война Советского Союза с Финляндией началась с события, которое принято называть инцидентом в Майниле. Это точка на тогдашней границе на Карельском перешейке, где в результате финского артналета были якобы убиты четыре советских военнослужащих 70-й стрелковой дивизии, а еще девятерых ранили.

Но в отечественных архивах есть поименные списки потерянного в той войне личного состава. Однако никто так и не смог найти в них имена тех, кто якобы был убит в тот день. Согласно документам 70-й стрелковой дивизии никаких потерь в те сутки она не несла. Ее оперативные сводки за те же сутки не отмечают никаких событий. Перед нами — классическая приграничная провокация, только, в отличие от немецкого Глайвица, без единой конкретной жертвы. Выражаясь современной терминологией, это была чистая пиар-акция.

«Некоторые сотрудники нашей разведки считали эту линию пропагандой»

Во всей советской мемуарной литературе — и даже во всей отечественной исторической литературе — главной причиной, по которой Красная армия так долго и кровопролитно воевала с Финляндией, считают линию Маннергейма. Сперва информации о ней в нашей стране публиковали мало, писали, что у ее долговременных огневых точек (ДОТов) стены были из трех метров железобетона и было этих ДОТов много. Однако возникло неудобство: финны публиковали по ней данные, а из тех следовало, что ДОТы имели железобетон не толще 1,5 метра, то есть вполне доступный для многочисленной — с самого начала войны — советской тяжелой артиллерии.

К тому же ДОТов в линии было всего 214, а обе полосы линии Маннергейма тянулись всего на 140 километров. Это намного ниже плотности ДОТов в советских «линии Молотова» и «линии Сталина». Более того, финны честно писали, что 96% их ДОТов вообще не имели артиллерии. Возникала необходимость как-то объяснить, почему более мощные советские ДОТы довоенных укрепрайонов немцев не остановили даже на месяц, а линию Маннергейма Красная армия не могла прорвать два месяца — с декабря 1939 года до февраля 1940-го.

И тогда на щит было поднято объяснение Мерецкова — командующего Ленинградского военного округа перед Зимней войной. Именно он в начале кампании нес ответственность за ее успех, поэтому не мог не описать причины срыва штурма этой линии вплоть до февраля 1940 года. В его мемуарах все просто:

«Детальной характеристики всей линии Маннергейма нигде не приводилось. Некоторые сотрудники нашей разведки, как это явствовало из присланных в ЛВО материалов, считали даже эту линию не чем иным, как пропагандой. Как выяснилось впоследствии на практике, это был грубый просчет».

Итак, во всем виновата разведка. Кстати, то же самое подтверждают те, кто никак не был заинтересован в выгораживании Мерецкова. Известный танкист Василий Архипов описывает, как 15 декабря его подчиненные поняли, что перед ними — ДОТы, только увидев серую бетонную пыль от разрывов снарядов на них. Таких свидетельств масса: все командиры нижних эшелонов пишут, что ДОТы стали для них полной неожиданностью.

Чего Мерецков не знал, когда писал свои мемуары, и что губит его версию — так это то, что СССР однажды развалится, а некогда совершенно секретные документы из архивов станут доступны исследователям. В одном из них — стенограмме  Совещания при ЦК ВКП(б) начальствующего состава по сбору опыта боевых действий против Финляндии от апреля 1940 года — начальник будущего ГРУ (тогда РУ) Иван Проскуров сообщает:

«К 1 октября 1939 года было установлено наличие в укрепленных районах [линии Маннергейма] до 210 железобетонных и артиллерийских точек (в реальности их было 214. — Прим. N.S.). Эти точки нанесены на схемы, был альбом, который, как говорил сам тов. Мерецков, все время лежал у него на столе. <…> Донесения командиров частей и разведки [уже в ходе войны] показывали, что большинство этих точек находится там, где указаны на схеме. <…> Все имеющиеся сведения об укреплениях и заграждениях были разработаны, нанесены на карту в Ленинграде и разосланы в войсковые соединения».

Если военная разведка положила на стол командующего альбом с фото и схемами линии, если разослала в войска карты с ними, как же вышло, что в декабре 1939 года для частей Красной армии этот укрепрайон стал сюрпризом?

Часть ответа на этот вопрос озвучена тем же Проскуровым на том же совещании:

«Я организовал проверку, как читают литературу. С литературой 5-го управления знакомятся только отдельные командиры центральных управлений, отдельные руководящие работники штаба и лишь отдельные работники низового аппарата, <…> сводки после ознакомления с ними начальников информационных отделов Управление направляет в секретную библиотеку. В секретной библиотеке эти книги лежат без всякого движения….

Мерецков: Там стоит гриф секретно, домой я не могу взять книгу, а на работе не могу читать, работой нужно заниматься, а поэтому эти книги лежат без всякого движения, никто их не читает. Я не имею права взять книгу домой, положить к себе в портфель, так как она считается секретной. Командир полка совсем не возьмет эту книгу…

Проскуров: …Вывод ясен, что разведывательную литературу у нас не изучают толком». 

Разведывательная литература — не альбом и не карты с укреплениями противника, но если не знакомятся с ней, то отчего кто-то будет знакомиться с другими материалами, добытыми военными разведчиками?

Причины, по которым никто в Красной армии всерьез не воспринимал материалы разведчиков по линии Маннергейма, очевидны: никто не воспринимал небогатую аграрную страну с тремя миллионами населения как серьезного противника. Никита Хрущев в мемуарах описывал настроения того времени (и свои тоже) так: «Достаточно громко сказать им [финнам], если же не услышат, то разок выстрелить из пушки, и финны поднимут руки вверх, согласятся с требованиями».

Эта позиция возникла не только из-за объективной военной-экономической слабости Финляндии на фоне СССР. Был и практический опыт: осенью 1939 года Советский Союз ввел войска в Прибалтику. И там все было именно так, как в цитате Хрущева, — за тем исключением, что правительства прибалтийских стран подняли руки (согласились на ввод советских войск под давлением Москвы) без единого выстрела со стороны СССР. Население Прибалтики вполне сравнимо с финским, экономика была ничуть не слабее, на первый взгляд все логично. Но только на первый.

Безусловно, отождествлять правительства Прибалтики с весьма упорными и смелыми финнами было колоссальной ошибкой советского руководства. Не сумев оценить их боевой дух, Мерецков даже не вникал, что там в «черном альбоме» с финскими укреплениями. Он ждал еще одного похода на прибалтов или в крайнем случае поляков: удара ломом в виде самой вооруженной армии мира по рыхлой массе слабого европейского государства.

Что-то пошло не так

Финская армия действительно выглядела на тот момент бледно: на 30 ноября 1939 года у них было 534 орудия, многие из которых смотрелись бы уместнее в музее, чем на поле боя. Из 26 их танков ни один вообще не стоило выпускать на поле боя — они были настолько древними, на уровне Первой мировой, что так и не смогли нанести заметного ущерба Красной армии и были потеряны напрасно.

Вот только войны не выигрываются ни танками, ни самолетами, ни артиллерией. Это делают только и исключительно люди.

У Финляндии не было денег на полноценные укрепрайоны типа советских, и там пытались придумать, как лучше использовать то, что есть. Поэтому финские ДОТы имели много боковых амбразур, спрятанных в «карманах» — конусообразных выемках на флангах ДОТов. Бетонные бока карманов заслоняли от артиллерии атакующих вспышки из пулеметных стволов. Когда стрелковые цепи красноармейцев достигали линии, на которой находился ДОТ, пулеметы из боковых амбразур косили их во фланг — при этом на прицеле оказывался не один пехотинец, как при огне из «лобовой» амбразуры, а сразу вся цепь, что резко повышало потери.

Разумеется, любой из тысяч советских танков мог подъехать и выстрелами в упор заклепать бронезаслонки амбразур финских ДОТов. Поэтому финны в 200-400 метрах от своих укреплений расставили несколько рядов железобетонных «пирамидок»-надолбов. Достигая их, советские танки могли только ездить туда-сюда и поддерживать пехоту огнем, но боковые амбразуры финнов им были по-прежнему не видны. Колючая проволока и мины, кстати, тоже осложняли жизнь пехоты, хотя с минами у финнов был хронический дефицит (видимо, из-за нехватки взрывчатки).

Но и тут военно-экономическая бедность подвела финнов. Их надолбы были сделаны из бетона не лучшего качества, арматуры в них было явно недостаточно. Советские танкисты быстро обнаружили, что снаряды танковых пушек могут за полчаса обстрела пробить бреши в надолбовых линиях. Танки смогли достигнуть ДОТов и, подъехав к их амбразурам, заставить ДОТы замолчать. Хотя танки у СССР были в основном легкие, без артиллерии и ПТР, финны часто ничего не могли им сделать — бутылками с горючей смесью танки легко уничтожаются в основном в кино.

Но этот танковый успех был недостаточным. ДОТы были важны, но, как отмечает танкист Архипов, они не были основной частью обороны. Вокруг них были дерево-земляные точки (ДЗОТы), окопы пехоты, оттуда все время стреляли финские пехотинцы. Поэтому пехота за советскими танками пройти не могла, а те не могли стоять у амбразур ДОТов вечно — и отходили. Танковая рота упомянутого выше Архипова повторяла такие действия за декабрь множество раз. Это называлось «разведкой боем», и ей часто приходилось заниматься из-за отсутствия нормальной низовой разведки. В итоге его рота потеряла 12 танков из 17.

Получилось, что весь декабрь Красная армия пыталась с ходу прорвать линию обороны, о которой не имела полного представления (довоенные альбомы так и не были использованы). Стало ясно, что с наскока ничего не выходит, но выяснилось это только после огромных потерь.

На заседании Главного военного совета 7 января 1940 года Сталин спросил военных, кто хочет принять на себя командование всеми войсками на Карельском перешейке. Вызвался Тимошенко — его и назначили. Новая метла взялась за дело энергично: в тылу организовали полигоны с имитацией финских узлов обороны и ДОТов, стали отрабатывать их штурм. Параллельно приглашали преподавателей военных академий для лекций командному составу на передовой и так далее. В общем, занимались всем тем, чем надо было заниматься до 30 ноября 1939 года, а не в январе.

К февралю 1940-го армию дообучили, а с 11 февраля начали нормальное наступление. Если в декабре морозов сильнее минус 20 на Карельском перешейке не было, а снег был не глубже 15 сантиметров, то к февралю температура достигла минус 40, а снег стал глубже метра. Но нормальное обучение оказалось сильнее трудностей погоды: Красная армия с весьма умеренными (в сравнении с декабрем) потерями взяла линию. Основную роль в уничтожении ДОТов сыграла даже не ее тяжелая артиллерия, которая обстреливала их в декабре, а именно блокировка амбразур танками при одновременном артиллерийском подавлении пулеметчиков в окопах и ДЗОТах. Саперы на бронесанях, волокущихся за танками, подвозили взрывчатку к ДОТам и подрывали их.

Линия Маннергейма была прорвана, финны отходили к Выборгу, и в начале марта за него закипели бои. Однако сама война уже заканчивалась — и никакого наступления Красной армии после Выборга на Хельсинки, как задумывалось в исходных оперативных планах, не случилось. Это кажется странным: за Выборгом никаких серьезных укреплений у финнов не было.

Почему Красная армия не взяла Хельсинки в марте 1940 года

Чтобы понять странную остановку войны до взятия финской столицы, нужно выяснить: что вообще хотел СССР от войны с Финляндией?

В советское время официальная версия событий была такой: Москва хотела отодвинуть границу от Ленинграда. Ради этого начала войну. Отодвинула границу — и завершила войну. Однако дело в том, что первое заявление «цель войны — отодвинуть границу от Ленинграда» случилось не в 1939 году, а уже в 1940-м, сильно после начала войны. Часто цитируемые слова Сталина «поскольку Ленинград передвинуть нельзя, придется отодвинуть от него подальше границу» относятся к довоенным переговорам первой половины ноября 1939 года, но после начала боевых действий никто из представителей советских властей даже не озвучивал таких тезисов в отношении буржуазной Финляндии (вплоть до марта 1940-го).

Да и не могли они такое озвучить. Ведь сразу после начала боевых действий Москва перестала признавать официальный Хельсинки финским правительством и признала таким коммунистическое правительство Куусинена, целиком сформированное на советской территории. Правительство было марионеточным, и, конечно, в случае его победы было совершенно неважно, где прошла советско-финская граница. Марионеточные правительства в Прибалтике в 1939 году формально вообще не передавали СССР ничего, но по факту были подчинены ему полностью (на их территорию ввели советские войска).

Напротив, как отмечает историк Мельтюхов:

«Согласно советскому оперативному плану <…> в Беломорской Карелии были развернуты войска 9-й армии, целью которой было стремительным ударом рассечь Финляндию в наиболее узком месте страны и, действуя через Кемиярви и Суомуссалми, выйти на побережье Ботнического залива от Кеми до Оулу. Основные советские силы были развернуты на Карельском перешейке c последующим наступлением на Хельсинки».

Напомним, Финляндия заканчивается как раз на берегу Ботнического залива. Наконец, «Договор о взаимопомощи и дружбе с правительством Куусинена» от 2 декабря 1939 года содержал такие ключевые фразы: «Настоящий договор вступает в силу со дня его подписания и подлежит последующей ратификации. Обмен ратификационных актов будет произведен в возможно более короткий срок в столице Финляндии, городе Хельсинки».