Победил слабейший: как сражение на Марне перевернуло ход мировой истории

Со школы нам кажется, что о Первой мировой войне все давным-давно известно и ничего нового там быть не может. Германия захотела в очередной раз оторвать куски от Франции, для чего затеяла войну под предлогом выстрелов в Сараево. Однако просчиталась, поскольку ее противники были намного многочисленнее и оружия у них было больше. В итоге страна ввязалась в многолетнюю войну, забитую окопами и пулеметами, от использования которых фронт застыл, и ничего, кроме бесконечных кровопусканий без продвижения, на нем не происходило. Англичане удушили немцев морской блокадой, у тех от голода массово начали гибнуть дети, на чем Германия развалилась, благо продолжать воевать в таких условиях может далеко не каждый.

Эта привычная нам с детства картина, однако, имеет ряд странностей, о которых в школе ничего не говорят. Например, такие: почему немцы напали на противников, которые были сильнее? Их военные были глупы? Как вообще можно начать агрессию, когда вы в меньшинстве?

На самом деле, немцы имели отличные военные кадры, в целом превосходящие военные кадры любой другой страны 1914 года. Еще они имели самую сильную промышленность в Европе — сильнее британской, в два с половиной раза сильнее французской, почти втрое сильнее русской.

Главное же — немецкие военные отлично умели считать. Поэтому точно знали, что Британия, по сути, лишенная сухопутной армии мирного времени, не успеет развернуть больших сил в помощь Франции за восемь недель войны. Что Россия, из-за своих гигантских размеров, в эпоху паровозов просто физически не успеет развернуть свою армию для наступления на Германию в те же восемь недель.

Исходя из этого немецкие военные еще в эпоху Шлиффена — лет за десять до Первой мировой — пришли к убеждению, что они могут разбить противника по частям. Шлиффен и его коллеги отлично знали, что во франко-прусскую войну 1870-1871 годов немцы разгромили главные силы французской армии за семь недель. Также они были в курсе, что за прошедшие с тех пор десятилетия средняя скорость движения поездов возросла. А значит, мобилизовать армию Германия могла раньше — и разгромить противника могла еще быстрее, чем в XIX веке.

Это был здравый план. Германия имела в 1,6 раза больше населения, чем Франция, а во франко-прусскую войну население союзных немецких государств было равно французскому. Германия имела более сильную промышленность, чем Франция 1914 года. А ведь за 44 года до этого французская промышленность была примерно равной немецкой.

За счет быстрого роста населения и соответствующей этому более быстрой индустриализации немцы имели перед Францией преимущество во всем. У них 65 миллионов населения против 40 миллионов. Берлин имел 9,4 тысячи орудий и 12 тысяч пулеметов — против 4,5 тысячи орудий и пяти тысяч пулеметов у Парижа. Даже с учетом Бельгии (0,74 тысячи орудий и 7,7 миллиона населения), которую немцы решили занять попутно, чтобы сподручнее было окружать французские армии с севера, ситуация кажется очевидной: немцы должны выиграть. И выиграть быстро, даже быстрее, чем в 1870-1871 годах: ведь теперь они были вооружены лучше французов.

После разгрома Франции силы Британии и России ничего уже не могли изменить. Дело в том, что русская армия для развертывания требовала месяцев: немцы успели бы перебросить ей навстречу свою армию с Запада. А учитывая, что у русских было всего 7,1 тысячи орудий и 4,2 тысячи пулеметов, они никак не справились бы даже с немцами, не то что с объединенными силами Германии и Австро-Венгрии (еще 4,1 тысячи орудий). Одной живой силой много не навоюешь: Россия не могла бы выиграть у австро-немецкого союза. Ей пришлось бы заключить сепаратный мир на немецких условиях.

И даже британский флот не изменил бы исход конфликта. Во-первых, после разгрома Франции и России Берлин вполне мог двинуть через союзную ему Турцию войска в Африку и Индию — и лишить Британию всех колоний и всей ее нефти. Во-вторых, стратегически такая война была бы для англичан тупиком. Освободившись от сухопутных соперников, немецкая промышленность, более сильная чем английская к тому времени, просто обогнала бы англичан по числу линкоров — вслед за чем закончилась бы и война на море.

Но все случилось совсем не так. По каким-то причинам план Шлиффена провалился. Германия не смогла быстро разгромить Францию, увязла в мировой войне — и вся история планеты пошла по совсем иному пути. Почему?

Перед битвой на Марне: путь к «чуду»

Французские современники событий в смысле оценок были близки к планам Шлиффена и его коллег. Именно поэтому они назвали переломное событие Первой мировой — и заодно всей земной истории — чудом на Марне.

Река Марна не очень близка к франко-германской границе. Отсюда вопрос: как немцы сюда попали? Случилось это так: как и планировал Шлиффен, они начали войну ударом через Бельгию. Причем севернее Мааса, а не южнее, где их наступления ждала французская армия во главе с Жоффром. Смысл маневра был прост: граница Франции и Германии, если считать ее по прямой, как линию фронта, была примерно 300 километров, а Бельгии и Франции — в два с половиной раза длиннее. Естественно, что на границе с немцами Париж возвел множество крепостей с большими гарнизонами. Не менее естественно, что Шлиффен — и его преемник Мольтке-младший — не хотел развивать решающее наступление через короткий фронт, набитый крепостями, и, напротив, хотел нанести по французам фланговый удар там, где они его не ждали.

Другой важной стороной плана Шлиффена, о которой говорят реже, было то, что он рассчитывал на французское наступление на франко-германской границе. Наступление, где французы должны были закономерно вымотать себя о приличные немецкие крепости и затем пасть под контрударами.

В этой части план прошел как по нотам. Жоффр, ровно как и ожидали немцы, атаковал их в лоб. Как и предполагал Шлиффен, немцы здесь уступали в людях — на фронте германских четвертой  и пятой армий до полутора раз, однако по артиллерии были равны с французами. Что бывает, когда кто-то наступает на сильные укрепления, которые прикрывает артиллерия, по силе равная его собственной? Все верно: только большие потери. По исходному немецкому замыслу после этого ослабленные французы не должны были выдержать контрударов — и они начались. Одновременно с этим немцы наступали через Бельгию сильным правым флангом, на котором превосходили франко-бельгийско-британские силы в два раза.

Итогом было так называемое Приграничное сражение 7-25 августа 1914 года. Или, иными словами, провал наступления союзников на немцев на франко-германской границе, и успех немецкого удара через Бельгию в Северную Францию. Французы потеряли за это время 260 тысяч убитыми, ранеными и пропавшими без вести, а немцы только 165 тысяч.

Германия, объявив 1 августа 1914 года войну России, на деле никаких боевых действий до 4 августа не предпринимала — да и тогда бои начала лишь с бельгийцами. Собственно, с французскими войсками война началась лишь 7 августа 1914 года. Таким образом, немцы оказались на Марне под Парижем всего лишь через 32 дня после начала войны. Для сравнения: в 1870 году у них на такое же продвижение ушло полсотни суток.

Положение было настолько очевидно тяжелым, что 2 сентября 1914 года французское правительство покинуло Париж и уехало в Бордо. Падение столицы казалось более чем вероятным. В таких условиях 5 сентября 1914 года и началось сражение на Марне. О степени отчаяния, охватившей союзников тогда, лучше всего свидетельствует приказ Жоффра, французского главнокомандующего, отданный утром 6 сентября 1914 года:

.
Как мы видим, всего через месяц войны Париж дошел до приказов в духе «ни шагу назад».

Перелом мировой истории?

Довоенные проработки немцев считали наилучшим вариантом боевых действий обход Парижа с запада с целью окружения основных сил французских армий, дерущихся на франко-германской границе. Такой маневр позволял разделаться с кадровой армией Парижа за одно сражение. Однако мы не зря назвали «проработками» немецкие действия в глубине французской территории. В отличие от планов действий на границе или удара по Бельгии, заранее предсказать развитие событий в глубине территории противника невозможно, поэтому здравые военные планы детально «рисуют» события только вблизи собственных границ, далее давая лишь общее направление движения.

И в этот раз немцы действительно были вынуждены поменять исходные идеи своих планов. Продвижение на Запад для них оказалось очень сложным, потому что им… не хватало сил. Имевшиеся у них 750 тысяч человек были вытянуты на фронте примерным протяжением в четверть тысячи километров. С учетом принятых в те годы глубоких и плотных боевых порядков эту цифру сложно назвать значительной, особенно с учетом открытых флангов.

В связи с этим немцы решили повернуть свои силы от наступления на юго-запад, в обход Парижа, к наступлению на юг, не дойдя до Парижа, чтобы отрезать от него основные французские силы и разбить их.

Проблемой ситуации было то, что немцы, наступая в глубину, подставили свой правый фланг под удар крупных, пусть и формируемых часто с нуля, из мобилизованных, союзных сил — шестой армии, нескольких успевших прибыть английских дивизий и других. Между тем сами немцы никаких подкреплений из Германии не получали — позже мы увидим, почему.

В итоге сложилась странная ситуация: немецкая первая армия пыталась обойти главные силы союзников, но в итоге сама оказалась между двух огней, в полуокружении — с востока и с запада от нее находились крупные союзные силы. Французы атаковали предельно энергично, и командование первой германской армии было вынуждено снять свои силы с фронта, который должен был бить в тыл союзникам восточнее Парижа, чтобы отразить наступление союзников с запада, из района собственно Парижа. 

Немцы энергично контратаковали, и на 7 сентября показалось, что французские усилия сорваны. Но из глубины продолжали прибывать все новые французские силы, частью по железной дороге, а частью на 400 легковых такси — довольно забавная импровизация, показывающая, однако, как быстро появлялись с их стороны резервы: железные дороги не всегда успевали их перевозить.

Первая немецкая армия никаких резервов ниоткуда не получала. Поэтому была вынуждена полностью оголить свой восточный фланг, все бросив на западный. Естественно, английские силы, бывшие на восточном фланге этой немецкой группировки, попытались наступать. Слово «попытались» выбрано не просто так. Английские дивизии были сформированы в военное время, по сути это не было кадровой армией, поэтому действовали они крайне вяло, и несмотря на то, что ничего кроме немногочисленных немецких кавалеристов, создающих видимость фронта, перед ними не было, почти не продвигались вперед.

Тем не менее даже это незначительное продвижение напугало вторую немецкую армию, находившуюся восточнее первой немецкой армии, достаточно, чтобы та начала отступать на север. Поняв, что его восточный фланг теперь не просто голый, а еще и лишился соседа слева, командующий первой германской армии принял решение на отход. Битва на Марне закончилась 12 сентября, и с ней ушла возможность для Германии разгромить французские войска в начале Первой мировой, тем самым быстро завершив ее.

Несмотря на это само по себе соотношение потерь в битве при Марне было выигрышным для немцев: 27,4 тысячи убитых и пропавших без вести, 47,4 тысячи раненых — итого 75 тысяч общих потерь в первой и части сил второй армии. Общие потери немцев в сражении явно выше, хотя точно их определить и трудно. И все же они ниже, чем у союзников (260 тысяч всех типов потерь).

Что это было?

Описанные выше недельные бои оставляют много вопросов. Ключевой такой: как это вообще вышло? Напомним вводные данные: активный фронт Марнского сражения тогда тянулся от Парижа на западе до Вердена (близ границы с Германией) на востоке. В нем у союзников были 64 французские и шесть английских дивизий — 1,08 миллиона человек, три тысячи орудий.

У немцев была 51 дивизия, и хотя англо-французские источники зачем-то упорно приписывают им 900 тысяч численности (почти 18 тысяч на дивизию), реальная немецкая дивизия, как и у союзников, даже с учетом тыловых структур обеспечения имела всего 15 тысяч. То есть, как верно указывают историки немецкие, всего в них было 750 тысяч человек. Но при этом в них было 3364 орудия. По тяжелой артиллерии у немцев был перевес в два с половиной раза. Пулеметы в маневренный период были не так важны, как артиллерия, но и по ним немцы сильно превосходили противника.

После войны многие бросились обвинять в поражении на Марне Мольтке-младшего, главу немецкого генштаба. Мол, да, у него было на 30 процентов меньше сил по фронту, но как так вышло, что первая немецкая армия на самом важном направлении, где она должна была окружать главные французские силы, реально была почти в три раза меньше атакующих ее со всех сторон сил союзников? У нее было всего 13 дивизий, а атаковали ее более 30.

Вообще, слабым был весь немецкий правый фланг: первая и вторая армии имели всего 23 дивизии из 80 немецких на западе (29 процентов немецких дивизий на западе). Против них было 44 дивизии противника (из 90 союзных на этом фронте), то есть 49 процентов сил союзников. В итоге на одну немецкую дивизию приходились две французские. По артиллерии и пулеметам соотношение было чуть лучше для немцев, но союзники все равно превосходили их и в этом виде техники.

Неудивительно, что немцам пришлось отступить. Нашему современнику сложнее понять, почему немцев собственно не размолотили, ведь первая армия неделю висела вытянутым клином с голыми флангами, а французы с англичанами пытались этот клин срезать. Историку понять причины немецкого успеха проще: немцы имели более способных офицеров, отчего и лучшее тактическое качество.

Но все это никак не снимает главный вопрос. Почему Мольтке-младший имел на второстепенных участках — центральном и восточном — 71 процент своих сил, а союзники там имели только 51 процент своих сил? Что заставляло его вести наступление слабым флангом против сильного фланга союзников?

Ответ на этот вопрос очень важен. Если немцы собирали бы на своем правом фланге силы так же, как французы, вместо 23 дивизий у них там было бы 40 дивизии. То есть по пулеметам и артиллерии (особенно крупнокалиберной полевой) они имели бы большой перевес. Вкупе с лучше обученными солдатами и намного более способными офицерами, выгодно отличавшими немецкую армию обеих мировых войн от английской и французской, они несомненно отбились бы от атакующих от Парижа сил, отрезали союзников к востоку от Парижа и затем разгромили бы англичан и французов по частям. Сначала в котле восточнее Парижа, а затем добили бы и силы западнее его.

Немецкие военачальники не просто знали, что правый фланг в борьбе с Францией ключевой, но знали это давно и отлично. По легенде, сам Шлиффен, умирая за несколько лет до войны, якобы сказал: «Укрепляйте только правый фланг!» И хотя подтвердить это трудно, сами варианты «плана Шлиффена» именно таковы: там основные силы справа, на наступающем клине. В чем же дело?

Чтобы узнать ответ на этот вопрос, надо прочитать сборник дневников и писем Мольтке-младшего — человека, который управлял немецким наступлением в целом. И он, и другие немецкие мемуаристы того периода рисуют по-настоящему неприглядную картину. Во-первых, Шлиффен, как и многие способные люди, был неприятен начальству. Ведь он прямо говорил немецкому императору, что число дивизий в германской армии мирного времени меньше, чем у противников, что в случае войны это может привести к большим проблемам.

Дополним еще вот чем: немецкая экономика была сильнее соседей, то есть содержать армию большего размера для нее не было бы проблемой. На деле же немецкая армия мирного времени к 1914 году была чуть не вдвое меньше русской, и даже меньше французской, хотя население Франции было намного меньше. 

Естественно, от рассуждений такого рода германский император Вильгельм II расстраивался. Не то чтобы он был против расширения армии, но проводить это все через парламент было очень нудно и долго. От этого к Шлиффену император теплых чувство совсем не питал. А когда тот скончался, на его место поставили Мольтке-младшего — племянника Мольтке-старшего, руководившего немецким генштабом в войну 1870-1871 годов.

Этот человек участвовал во франко-прусской войне на низших должностях, где показал храбрость. Но всю остальную жизнь он провел по схеме — служба в генштабе — служба в гвардии — опять в генштаб. Статус многолетнего личного военного адъютанта германского императора Вильгельма II дал ему преимущество в период поиска замены Альфреду фон Шлиффену, но не дал ему умения руководить войсками. И умения планировать войну тоже не дал.

Борьба Шлиффена за размер армии и мобконтигента не была им закончена: раньше здоровье увело его в отставку. А Мольтке-младший и не думал давить на правителя Германии  этой целью: его личной карьере размер армии не мешал, а про военное время он почему-то не беспокоился. В итоге немцы как народ по численности были на 60 процентов многочисленнее французов, но их вооруженные силы к началу серьезных боев, развернутые по довоенным планам, были всего 2,1 миллиона. А французские — 2,6 миллиона. В такой ситуации даже перевес в вооружении с трудом выправлял баланс.

Тот факт, что Германия и в мирное время и к началу боев имела намного меньше солдат на душу населения, чем Франция, еще не исключал ее победу. Мольтке-младшему в сентябре 1914 года было достаточно концентрировать основные силы на правом фланге, как в проработках Шлиффена, а не размазывать их по фронту, как он сделал. Однако по своим волевым качествам Мольтке никогда не был выделяющимся среди немецких военных. Люди, придающие слишком большое значение тому, чтобы успешно ладить с начальством, вообще часто испытывают проблемы в этом смысле. А без таких качеств решительное массирование сил на решающем направлении очень непросто реализовать.

То, что все это не совсем здорово, понимал и Вильгельм — трудно проверяемые мемуары современников утверждают, что назначение Мольтке-младшего он обосновывал тем, что для мирного времени сойдет и такой глава генштаба, а в военное он будет командовать сам.

Проблема была в том, что Вильгельм лично был приличным полковником, но никак не главой генштаба. Он не мог контролировать пропорции сил на разных участках фронта: он просто никогда таким не занимался даже в формате учений. Не занимался он и стратегическими расчетами по войне в целом. Сам Мольтке, удобный — потому что не приносил всякие неприятные вести и не требовал идти в парламент для расширения штатов — начгеншатаба мирного времени в военное время закономерно провалился. Собственно, не он первый и не он последний. 

История проигрыша войны немецкой армией, тем самым, выглядит банальной донельзя. Некоторые из нас играют в шахматы хорошо, а некоторые — плохо, и никакие лекции (иной раз даже те, что в военном училище) этого не изменят. Конкретно Мольтке-младший, как явно следует и из его воспоминаний, и из воспоминания современников, не был хорошим игроком в шахматы — лишь хорошо подавал шахматную доску своему императору. То, что император оказался не гроссмейстером, — вряд ли сюрприз.

Вильгельм II не был глуп. И уж тем более он не был профаном в военных вопросах. Достаточно вспомнить, как император внедрил в немецкой армии тяжелую полевую артиллерию (преодолевая сопротивление военных) первым в мире, или как первым же в мире скопировал русскую полевую кухню или как усиленно насыщал свою армию пулеметами. Все эти моменты он сам вполне справедливо подчеркивает в послевоенных воспоминаниях.

Он прекрасно умел и подбирать военных — тот же Шлиффен оказался на своем месте с его подачи. Почему во второй половине царствования он заменил жестких, но умелых гроссмейстеров на удобных подающих шахматных досок? Немецкий император не упоминал этого в своих мемуарах, поэтому мы об этом никогда не узнаем.

Что мы можем знать — что конкретно для нашей страны это имело в целом положительные последствия. Русская армия могла быть развернута против Германии в серьезных объемах только к началу октября 1914 года. То есть к моменту, когда немецкая армия при здравом руководстве уже нанесла бы французам поражение. Следовательно, немцы могли бы перебросить силы на восток и разгромить нас. Плохой мир в сочетании с социальной нестабильностью и умеренно вменяемыми политическими силами, желающими непременно прийти к власти, бросили бы нашу страну примерно в ту же сторону, что и события 1917 года.

Однако это случилось бы при находящейся рядом победоносной Германской империи. Вряд ли Вильгельм упустил бы случай вмешаться и установить в России ту власть, что ему больше нравилась. Выиграв у Франции и России и со временем нейтрализовав Англию, Германия могла бы очень надолго утвердить свое доминирование в Европе. Нашей стране в этом случае была бы уготована сомнительная в своей завидности участь сателлита Берлина.

Ошибка Мольтке-младшего была для России большой удачей. Однако сам факт того, что судьба сразу многих больших стран зависит от конкретной ошибки одного человека, не может не заставить поежиться. Возможно, крупным государствам надо как-то тщательнее подходить к подбору ключевых военных кадров. Иначе история человечества будет больше напоминать орлянку, чем игру в шахматы.