­Американские ученые утверждают, что «проклятие демократии» замедляет экономический рост и наращивает число жертв коронавируса. Но они ошибаются

Экономические проблемы демократии — и ее коронавирусный провал

Исследователи из Йельского университета обобщили данные о росте ВВП в разных странах мира за 2001-2020 годы и обнаружили, что чем выше находилась та или иная страна по индексам демократии, тем медленнее росла ее экономика. Чтобы надежно убедиться, что картина не определяется какими-то случайными факторами, авторы применили регрессионный анализ. Однако выводы вида «демократия ведет к меньшему экономическому росту и большему числу жертв от коронавируса» не зависели ни от численности населения, ни от базового ВВП, ни от каких-либо иных количественных параметров, кроме демократии или ее отсутствия.

Причем эта ситуация сохранялась, даже если выкинуть все остальные факторы, влияющие на рост, или убрать из расчетов самую быстрорастущую крупную недемократическую страну — Китай.

Даже расчеты, учитывающие более низкую базу подушевого ВВП многих недемократических стран, не изменили картину. Дело не только в том, что темпы роста ВВП ряда богатых недемократий были выше, чем у демократий. Демократии с невысоким исходным подушевым ВВП в XXI веке тоже росли в среднем медленнее, чем недемократии.

В попытке отсеять сторонние факторы, способные влиять на экономический рост, исследователи даже проверили группы государств по средней температуре и осадкам — и точно так же не нашли корреляций. Страны в одном климате развивались в среднем быстрее, если были недемократическими. Средний возраст жителей на это тоже никак не влиял.

Авторы работы попробовали понять, чем это вызвано, взглянув на то, как именно уровень демократии (измеренный по индексам) влияет на те или иные макроэкономическое параметры страны. Оказалось, что сильнее всего демократия влияет на долю инвестиций в ВВП, то есть на то, какая часть экономических ресурсов вкладывается в наращивание производственных мощностей — а равно и связанной с ними инфраструктуры.

В той же мере, что и инвестиции, демократия ограничивала рост внешней торговли. Причем как экспорта, так и импорта — у недемократий сходного экономического уровня внешняя торговля росла быстрее. Это, скорее всего, логичное следствие более высокого уровня инвестиций. Ведь чтобы нарастить экспорт, инвестиции объективно нужны, а без роста экспорта трудно увеличивать и импорт.

С отрицательным влиянием демократии на коронавирус все еще проще. Как уже отмечал и Naked Science, Китай, Вьетнам и ряд других недемократических государств осуществляли жесткие карантинные меры с самого начала эпидемии, в то время как демократические государства такие меры в основном провалили. В итоге уханьцы сидели по квартирам считаные недели в начале 2020 года, после чего Китай вернулся к нормальной жизни, а в США от коронавируса до сих пор умирает пара тысяч человек в сутки. Если бы КНР имел подушевую смертность уровня США, там бы сейчас гибло по восемь тысяч в сутки, в то время как на практике эти цифры близки у нулю.

Возникает вопрос: значит ли это, что у демократий все плохо? Ученые полагают, что это не обязательно: не исключено, пишут они, что в долгосрочной перспективе у демократий все будет лучше, чем у недемократий. Просто вот в эти двадцать лет что-то у них «не сложилось». Тут, пожалуй, самое время вспомнить известную цитату экономиста Кейнса по сходному поводу:

«Эта «долгосрочная перспектива» — плохой помощник в текущих делах. В долгосрочной перспективе все мы умрем».

Далее Кейнс поясняет, что рекомендация экономистов должна помогать в краткосрочной перспективе — в противном случае от экономистов будет слишком мало пользы.

Впрочем, у авторов из Йельского университета есть и практический вывод: надо бы демократиям научиться принимать пусть жесткие, пусть непопулярные, но зато эффективные решения. Это и экономике поможет, и борьбе с коронавирусом, считают они.

На первый взгляд, исследование выглядит довольно качественно сделанным: ученые учли разные факторы, и то, что они нащупали, действительно кажется не простой корреляцией «меньше демократии — больше экономического роста», а причинно-следственной связью.

И тем не менее, о реальной причинно-следственной связи говорить, возможно, преждевременно. 

Сперва о коронавирусе: точно ли демократии плохо справляются?

Авторы работы, вслед за многими на Западе, считают, что способность государства бороться с эпидемиями определяется его способностью принять жесткие карантинные меры на раннем этапе эпидемии. У этой позиции есть две основные слабости.

И вот первая из них. Проблема тезиса «демократии плохо справляются с коронавирусом» заключается в том, что определения демократии, на самом деле, не всегда позволяют четко установить, какая страна является демократической, а какая нет.

Например, если в Сингапуре вы нанесете граффити в общественном месте, вас будут бить палками по ягодицам, а потом посадят в тюрьму. Теми же палками бьют за проступки местных военнослужащих, школьников и заключенных в тюрьме. Страной при этом правит сын ее первого премьера, а правящая партия (основанная тем же премьером) без перерывов остается таковой с самого возникновения государства. Телефонные разговоры граждан прослушиваются. Их интернет отслеживается, а за мужеложство положена тюрьма (и туда за это вполне сажают). А вот «неправильные» (с точки зрения властей) публикации в прессе там — дефицит, потому что… ну, вы уже поняли.

При этом если мы определяем демократию как государство, где «назначение лидеров управляемыми ими людьми происходит путём честных и состязательных выборов», — то Сингапур вполне реальная демократия. На выборах есть формальная оппозиция, хотя она никогда и не выигрывала. Опросы показывают, что набранные правящей партией на выборах голоса вполне реальны, и что тюрьму за мужеложство, прослушку и все остальное реально одобряет большинство избирателей. Судя по косвенным данным, избиратели считают, что если бы их правительство было менее жестким, оно не смогло бы обеспечить крайне низкую преступность, высокоразвитую экономику, доступное жилье, беспробочность и ряд других плюсов местного ландшафта.

Несмотря на явное одобрение властей сингапурскими избирателями, в проекте V-Dem, чьи данные используют авторы работы, Сингапур — не демократия. Как мы видим, в современном мире вас могут не отнести к демократии, если большинство избирателей поддерживает нормы, не принятые в тех странах, которые традиционно считают демократиями. 

Уже поэтому вывод вида «недемократии справляются с коронавирусом лучше демократий» нужно воспринимать с огромной осторожностью.

Второй узкий момент — идея авторов из Йеля, что «недемократические страны лучше подавляют эпидемию потому, что могут применить более жесткие меры». Но в реальном мире вполне есть и западные страны, применяющие очень жесткие противоэпидемические меры. Вот ролик из явно демократической Австралии, где женщина без маски отказалась показать документы полиции:

Да, полицейский держит за горло женщину относительно мягко и аккуратно — иначе она не могла бы кричать, что он ее душит. Однако это все равно производит сильное впечатление, особенно с учетом того, что полицейский (как и все его коллеги на видео) трагически плохо подготовлен к физическому насилию, из-за чего может сделать опасную для жизни женщины ошибку в любой момент. Готовность к таким опасным мерам косвенно демонстрирует серьезную жесткость местной власти. Полицейскому после этого ничего не было, а а женщина отправилась под суд.

Вопреки комментариям к этому видео на Youtube, утверждающим: «Австралия и Новая Зеландия — это авторитарные полицейские государства», все ровно наоборот. Австралия и Новая Зеландия — безусловные демократии. Это видно и по их индексу V-Dem, и по всем формальным критериям демократии.

Не права и американская пресса, утверждающая: «Австралия продала слишком много своей свободы» в борьбе с коронавирусом. Американские журналисты просто недостаточно представляют себе жизнь в Австралии и до пандемии. Там уже десятки лет камеры следят за людьми на каждом углу, штрафы и лишения прав за нарушения ПДД самые жесткие в мире, а требования полиции лучше выполнять сразу — иначе будет как в ролике выше. 

Итоги этой политики заметны. Если в семидесятые для съемок «Безумного Макса» нанимали членов реальных банд байкеров — ситуация с законопослушностью позволяла им абсолютно натурально изображать отрицательных героев фильма без лишних трат на каскадеров и актеров — то теперь в мире почти нет дорог безопаснее австралийских.

Демократию делает демократией не то, насколько внимательно камеры следят за гражданами, и не то, насколько жестко полиция берет вас за горло. Демократия (по крайней мере, для индекса V-Dem) — это определенный  ряд формальных признаков, которые у Австралии есть. Реальность «страны кенгуру» лучше описывает другое американское СМИ: «Половина страны в локдауне, ее границы по-прежнему закрыты. Но большинство австралийцев готовы к этим жертвам».

Как можно было догадаться по видео выше, в Австралии действительно драконовские ограничения во время пандемии. Итог предсказуем: подушевая коронавирусная смертность в десятки раз ниже, чем у таких демократий, как Германия, США, Великобритании. И в дюжину раз меньше, чем в такой недемократии, как Куба. Получается, дело никак не в том, что демократия мешает борьбе с эпидемиями. Дело в том, что «одни из вас играют в шахматы хорошо, другие играют плохо». И никакая демократия «не изменит этого соотношения сил».

С другой стороны, отсутствие в стране демократии никоим образом не превращает ее в хорошо переносящую коронавирус. Например, и по индексу V-Dem, и по принятым на Западе формальным признакам Россия — не демократия. Однако избыточная смертность в период пандемии у нас ужасна. И, как справедливо отмечает глава Минздрава Мурашко, вся она вызвана коронавирусом. По избыточной смертности на миллион человек мы в разы опережаем любую демократию — даже такую, как США.

Те же демократии, что умеют брать свое население за горло, логичным образом вообще не испытывают никакой избыточной смертности — точнее, она там отрицательная (почему при эффективных карантинных мерах смертность падает ниже нормы, NS писал в этом тексте). Важно отметить другое: избыточная смертность в демократиях австралийско-новозеландского типа оказалась даже ниже, чем в такой образцовой недемократии, как Сингапур.

Все описанное выше указывает на то, что в среднем демократические страны действительно недостаточно жесткие, чтобы предотвратить пандемию современного типа. Но это вина не демократии как таковой, а исключительно местных культурных традиций. В России полиция не берет за горло людей без масок, и в Штатах тоже. Поэтому бессмысленно ожидать, что у них от пандемии смертность упадет, как Австралии или Новой Зеландии.

Напротив, можно уверенно прогнозировать: и в России, и в США от коронавируса погибнет по миллиону человек, то есть еще до наступления весны у нас будут сотни тысяч дополнительных смертей к тем 0,7 миллионам, что уже есть сейчас.

Но, скорее всего, демократическое или авторитарное политическое устройство страны здесь совершенно не при чем. Это вопрос эффективности властей, а вовсе не того, как именно их выбирают — и выбирают ли их вообще.

Почему так медленно растут демократические экономики наших дней?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно сперва задать другой: а почему вообще растут экономики? Очевидно, что это не происходит по упрощенным схемам имени Адама Смита, в рамках которых одни народы умеют лучше производить одно, а другие — другое, и достаточно начать свободную торговлю, чтобы они начали процветать за счет специализации на своих сильных сторонах. В том же Китае 30 лет назад почти ничего не умели производить хорошо. Купленные там носки окрашивали ногу в радикально черный цвет, молнии не застегивались — а производства по-настоящему сложных изделий и вовсе почти не было. Не было у КНР никаких сравнительных преимуществ почти ни в одной из отраслей, где она сегодня лидер.

Даже низкие зарплаты не были преимуществом: во Вьетнаме и Гондурасе и тогда зарплаты были ничуть не выше. Да и нет никакого толку от низких зарплат. Как знает любой, кто пробовал научить чему-то низкооплачиваемых работников, пока ваша рабочая сила неопытна — она почти бесполезна, даже если почти бесплатна. Все китайские сравнительные преимущества были созданы тяжелейшим трудом китайских бизнесменов, инженеров — и государства, которое жесткой рукой регулировало свою экономику эти тридцать лет.

Более реалистичный взгляд на вещи сообщает: экономики растут тогда, когда у них есть массовый платежеспособный спрос, а равно и разумное сочетание из бизнесменов-производственников, готовых работать для его удовлетворения. Ну и государства, готового проследить за тем, чтобы бизнесмены удовлетворяли его честно, без монопольного сговора или олигопольного эффекта.

Взглянем с этих позиций на крупнейшие экономики демократических стран — США, Японию, Великобританию. Бизнесмены — есть. Государство нужного качества — когда как, достаточно вспомнить олигопольный эффект в американской медицине или цены на недвижимость в Японии. Но, все же, в основном тоже есть — в большинстве отраслей регулирование нормальное.

Но вот одной вещи там не хватает. В этих странах очень слабо растет массовый платежеспособный спрос. Может быть, дело в том, что уровень потребления там такой высокий, что дальше уже расти некуда? Ничуть не бывало: большинство молодых людей в США еще с докоронавирусных времен не могут съехать от родителей, им не хватает денег на свое жилье. Последний раз такое было чуть ли не во времена Великой депрессии. Дома в США стоят столько, что только на удовлетворении этого спроса можно существенно поднять экономический рост. Ну и потом, вселяясь в дом, люди неизбежно приобретают много новых вещей — опять же стимулируя спрос.

Япония? Очень похожая картина: огромное количество людей — уже в 2003 году пресса писала о десятке миллионов — живет с родителями, даже если зарабатывает очень приличные деньги. Вне Японии это объясняют какими-то загадочными извивами восточной души, но местная пресса считает, что все как и в США: нет денег. В Южной Корее молодежи сложнее найти работу, в Японии чуть проще, потому что там появилась ранее редкая для этой страны договорная работа и работа на полставки. А вот на нормальную работу на завод, как у их отцов, — да и в офис тоже — попасть очень и очень сложно. Ее просто слишком мало. Низкооплачиваемый работник на полставки не может себе позволить довольно дорогое местное жилье. Он бы и рад купить его, потом купить туда технику и машину — но на все это у него нет денег.

Мы не будем рассматривать здесь все демократические экономики, но подобная картина в Великобритании, Германии (более 40% людей 18-35 лет живет со своими родителями), и много где еще.

Естественно, что в Китае, где массовый платежеспособный спрос населения растет как на дрожжах, и экономический рост куда быстрее. И даже не важно, что общий разброс доходов бедных и богатых там очень велик. Для роста массового спроса важна не доля доходов бедных в общих доходах страны, а только то, что доходы бедных растут не медленнее, чем доходы богатых. А с этим в КНР все в порядке.

«Демократический» спад инвестиций: симптом, а не причина медленного роста

На первый взгляд, ситуация кажется странной. Такая демократическая страна, как США, печатает деньги триллионами. Почему ее гражданам их не хватает на жилье? Китай же не печатает, и его граждане, тем не менее, от родителей съезжают.

Ответ на этот вопрос довольно прост. В США действительно непрерывно растет денежная масса. Но с 1980-х доходы лиц без высшего образования там упали, равно как и у лиц с высшим образованием, но без магистерской степени. Почти весь рост доходов населения уходит верхним 20% населения (как правило, домохозяйства там возглавляют с магистерской степенью). Доходы среднего класса в лучшем случае не растут, а тех, кто победнее — вообще падают.

А экономике для роста нужен массовый платежеспособный спрос. Немассовый ей не поможет: «верхние» 20% населения не могут жить сразу в пяти домах, купить по пять стиральных машин или покупать бензина как пять реднеков из глубинки, ездящих на древних пикапах. Точнее, могут, но исключительно редко, и погоды такие уникумы не делают.

Авторы из Йеля верно указали, что демократические экономики имеют — в наши дни! — меньшую долю инвестиций в ВВП. Но, они указали на симптом, а не на причину. Настоящая же причина в том, что «когда доходы населения стагнируют или падают… в экономике нет достаточного количества спроса, чтобы можно было поддерживать результативные инвестиции».

Демократические экономики с 1980-х годов не могут обеспечить быстрый рост именно массового платежеспособного спроса. Их экономисты часто на это жалуются, но толку от их жалоб нет: ситуация устойчива и никак не меняется со временем. Все плоды экономического роста получает меньшинство, а на меньшинстве быстрого экономического роста не будет. 

Разумеется, так не было всегда. С 1940-х и до самого конца 1970-х в США был экономический рост, и доходы большинства населения росли. Именно так большинство населения этой страны к 1970-м смогло заселиться в отдельно стоящие загородные дома, ездить на своей машине — и все это при в основном неработающих женах.

Сейчас большинство жен — у кого они еще остались, конечно, потому что доля людей в браке в современных обществах постоянно падает — работают. Но даже на зарплату двух человек (вместо одного ранее) найти деньги на свой дом у большинства не особо получается.

Как может не хватать денег в странах, где печатают деньги?

Почему раньше было так, а в последние 30 лет в демократиях стало иначе? Почему основная часть роста доходов населения в демократических странах раньше уходила к большинству населения, а теперь уходит к меньшинству? На этот счет есть много теорий. Некоторые, совсем конспирологические, утверждают, что раньше демократиям нужно было конкурировать с мировой социалистической системой, где измеряемые в деньгах доходы были распределены относительно равномерно. А как СССР закончился, нужды дополнительно подкармливать плебс у западных элит не стало, и они принялись изымать прибавочную стоимость в свой карман.

Но это вряд ли. Дело в том, что период, когда рост доходов населения уходил в основном богатым, а бедным оставалось всего чуть-чуть, на Западе уже был. В 1920-1930-е годы именно так и возникла Великая депрессия. Строго говоря, сегодня последствия зажима массового спроса были бы сходными — ведь уровень неравенства в тех же США буквально вернулся в 1920-е — но на помощь пришли «новые технологии» в области экономики.

Попросту говоря, ФРС печатает доллары, да и Европейский ЦБ в кризис это делает. В 1920-е это привело бы к высокой инфляции, а сегодня довольно простая формула позволяет ее избежать даже при печати триллионов. В итоге Великой депрессии нет — но и роста спроса печатью денег не добиться. Они уходят всем тем же «верхним» 20% общества, а те физически не могут потребить больше продуктов, чем уже потребляют. Сколько ни закачивай в экономику, это не может быстро поднять массовый спрос в условиях, когда массы не могут поднимать свои доходы с той же скоростью, что и богатые.

Разумеется, в 1920-1930-е нужда в успокоении народных масс в демократических странах была намного больше, чем при позднем СССР. Революционные потрясения Первой мировой были живы в памяти, и коммунисты считались острой угрозой даже в США, которые, надо признать, тогда серьезно лихорадило в социально-экономическом смысле. В 1980-е коммунистические идеи уже давно не были особо популярны на Западе. Несмотря на это, в двадцатых-тридцатых доходы небогатых людей в демократических странах стагнировали — и начали расти только со Второй мировой.

Сейчас у демократических стран действительно есть серьезная конкуренция. В СССР экономика была нерыночной и не могла быть серьезным конкурентом демократиям на хозяйственном поле.

А вот Китай — другая история. Там рынок, и игроки оттуда последовательно теснят западные компании чуть ли не во всех возможных отраслях. Промышленное производство КНР объективно больше, чем у любой демократической страны. И это большая проблема: пример успеха недемократий серьезно подрывает традиционную идею «демократия ведет к благосостоянию». Если верить исследователям из Йельского университета — нет, уже не ведет. Напротив, замедляет.

Впрочем, верить кому бы то ни было на слово не стоит. Всегда лучше проверить — что мы и сделаем.

Вы не можете управлять машиной, если не умеете ее водить

В теории, демократия должна успешно работать с ситуациями, когда доходы меньшинства растут, а большинства — стагнируют. Ведь в ней же власть принадлежит народу!

Но практика тем и хороша, что часто не совпадает с теорией. Допустим, вы купили машину, но не знаете, что у нее есть педали, ну, не попались они вам на глаза. Какую именно из ручек надо крутить чтобы ехать вперед, а какую — чтобы остановиться? Может, вот эта круглая ручка в середине приборной панели — газ? Или вот эта?

Сходные ситуации часто возникают в реальной политике. Население западных стран хочет, чтобы его государство боролось с глобальным потеплением и выбросами СО2 — каждый пятый британский ребенок буквально видит кошмары, вызванные этими чудовищными событиями.

Но населению (не то что его детям) неоткуда узнать, что каждая десятая съеденная им калория возникла благодаря этим событиям. Ему неоткуда узнать, что как минимум каждая шестая тонна биомассы на планете возникла из-за них же. Никто не расскажет им, что от всего этого засухи и наводнения не стали сильнее, но расширяются леса и растут урожаи.

В результате получается следующее: избиратели хотят помочь природе — для чего и выбирают зеленых — а в реальности народные избранники в конечном счете нанесут природе ущерб, уменьшив ее биомассу за счет декарбонизации и заставив человечество расширить пашню, дополнительно тесня дикие растения и животных.

Можно ли в такой ситуации сказать, что мы наблюдаем демократию? Формально все ее элементы налицо: избиратель озаботился спасением мира, и вот уже зеленые стали третьей партией в Германии по числу голосов. И мы еще вполне можем увидеть, как станут первой.

На деле демократия в этом случае работает как машина, где на водительское место посадили пятилетнего ребенка. Даже если ему сказали, где педали, он не сможет одновременно и доставать до них, и наблюдать за дорогой (мы проверяли). Нормально он не поедет — и хорошо, если резвый дошкольник не навредит себе. Нечто подобное, собственно, мы и наблюдаем после введения углеродного налога в ЕС в этом году.

Причем важно понимать: ребенок в этой ситуации — не избиратель, и даже не выбранные им политики. Ребенок тут — политическая система в целом, начиная с ее консультантов. Тех, кто, как ученые-экономисты, направляют общее развитие ситуации в экономике, направляют общее развитие природоохранных усилий человечества.

Экономика — это тоже наука, и она чрезвычайно сложна. Экономисты в своих статьях говорят на языке, которые не понимают даже их коллеги-экономисты из соседней области. Типичный избиратель в принципе не знает, что происходит внутри головы типичного макроэкономиста. Даже если ему это записать на бумагу — без серьезной подготовки он ничего не поймет.

Между тем, именно там, в головах макроэкономистов, на самом деле, решают, как общество будет жить сегодня, завтра, или через двадцать лет. Управлять идеями, доминирующими среди людей, регулирующих макроэкономику, средний избиратель не может. Как не может, например, управлять подводной лодкой или атомным реактором. Он может только верить тому, что ему говорит специалист. А тот, разумеется, говорит, что все делает по последнему слову науки, ну, или техники.

Реальная причина несуществующего «проклятья демократии»

Как хорошо видно из графика выше, с 1940-х и до начала 1980-х в США самые богатые 10% населения имели лишь треть всех доходов. А в 1929 и после 2010 года — примерно половину. Это огромная разница: одна шестая национального дохода ушла из карманов массового потребителя в карманы тех, кто уже просто не знает, куда их девать. Дорога в такой глубокий карман — часто путь в один конец: богатый вкладывает деньги в актив, но не тратит на личное потребление. Надо признать, что график скорее приукрашает действительность: если взять верхние 20%, то будет еще хуже. Сходная картина наблюдается для Европы и демократических стран в целом, о чем есть целая книга.

Сам собой возникает вопрос: отчего до и после этого периода такое резкое неравенство, тормозящее рост, а во время — заметное выравнивание доходов, ускоряющее рост?

Со снижением неравенства во Вторую мировую все понятно: война на чужой территории часто приводит к подобным результатам. Массовые заказы на оружие вызвали дефицит рабочей силы и потребовали повышения зарплат. Высокие налоги на прибыли корпораций изымали избытки средств у богатых и снова пускали их на военные заказы — чтобы выплатить еще больше зарплаты рабочим военных заводов.

А вот на рубеже 1970-1980-х все резко изменилось. В моду — на смену кейнсианству, экономическим взглядам, требовавшим массовой занятости и снижения неравенства — с конца 1970-х в вошел неолиберализм, связываемый с именами Фридмана, фон Хайека и фон Мизеса. Уже к началу XXI века стало ясно, что неолиберальная политика дерегуляции сильно и жестко ударила по здравоохранению в США. Другой тезис неолибералов, резкое снижение прогрессивности налогообложения, означал, что богатые стали отдавать в бюджет куда меньше своих доходов, чем раньше. А вот средний класс и бедные — столько же.

Чудес не бывает: чтобы при снижении налоговой нагрузки на богатых бюджет не лопнул, его пришлось пополнять все большим количеством гособлигаций. Те брали деньги частных инвесторов, изымали их из экономики — но взамен выплачивали инвесторам (уже богатым людям) заметные проценты. И государство надолго стало спонсором владельцев крупных капиталов, которых раньше так донимало прогрессивной налоговой шкалой.

Само собой, в недемократическом зарубежье — читай, Китае, Вьетнаме, и тому подобных — переход к неолиберализму был невозможен. Он попросту противоречил идеологическим основам этих государств. Китай не может позволить себе стагнацию доходов большинства на фоне богатеющего меньшинства. Иначе его население будет ощущать отрыв слов своего как бы коммунистического руководства от его дел.

Можно ли с этим что-то сделать? Казалось бы, разве избиратели не могут заставить свои правительства пересмотреть неолиберальный экономический курс? Нет, ничего сделать нельзя. Вновь процитируем Кейнса:

«Идеи экономистов и политических мыслителей — и когда они правы, и когда ошибаются — имеют гораздо большее значение, чем принято думать. В действительности только они и правят миром. Люди практики, которые считают себя совершенно неподверженными интеллектуальным влияниям, обычно являются рабами какого-нибудь усопшего экономиста прошлого».

Рабами, конечно, не в том смысле, что нас кто-то обязывает действовать так, как считали нужным давно умершие Фридман, Хайек и фон Мизес. Напротив: мы сами, добровольно, следуем за экономистами, воспитанными на идеях этих людей. Мы сами считаем этих экономистов специалистами, которым мы должны доверять.

Никакого другого выхода у нас нет: массовый избиратель не разбирается в экономической теории достаточно, чтобы понять, в чем именно неправы вышеупомянутые нобелевские лауреаты-неолибералы. Даже если он видит, что его доходы сорок лет подряд не растут — что вряд ли, потому что за количественными параметрами в экономике избиратель 40 лет подряд не следит — то это ничего не даст. 

Обратив свои претензии по этому поводу к неолиберальному экономисту, он немедленно услышит содержательную лекцию о том, что для стагнации его, избирателя, доходов, была масса объективных причин. Или институты у вас в стране какие-то неправильные (даже если вы живете в США или Японии), или сами вы недостаточно конкурентоспособны, не хотите переквалифицироваться из учителя в программисты, и так далее. Понять, прав экономист или нет, может только тот, кто потратил уйму времени на изучение экономики. Само собой, массовый избиратель так не сделает.

Поэтому все, что избирателю остается — это слепо доверять им и тем, кто усвоил их идеи, и теперь считается специалистом в области макроэкономики. Иными словами, беда демократических экономик не в избирателе: беда в специалистах, а равно и том, что избирателям не хватает научных знаний, чтобы понять, что нанятые на его деньги специалисты в данном случае заблуждаются.

Выходит, Кейнс был прав. Мы живем в мире, развитие которого определяется идеями людей, ученых, создателей крупных теорий. Люди на улице не осознают этого, но в России не будет заметного экономического роста, пока идеи, доминирующие у наших экономистов, не сменятся. Люди в демократических странах не осознают этого, но их экономический рост будут отставать от недемократических стран до тех пор, пока доминирование неолиберальной экономической мысли не сменится какой-то другой системой взглядов. Новой модной среди экономистов концепцией, которая позволит снизить неравенство доходов до уровня все тех же демократических стран, но 1940-1970-х годов — а не 1990-2020-х.

Возможна ли подобная смена модных экономических теорий? Конечно: мода на них, как и на фасоны одежды, приходит и уходит, она не бывает вечной. Но надо отчетливо понимать, что в экономике цикл смены моды намного длиннее. Снова процитируем все того же английского ученого: «В области экономической и политической философии не так уж много людей, поддающихся влиянию новых теорий, после того как они достигли 25- или 30-летнего возраста». То есть экономисты, единожды усвоив свои взгляды, как правило, уже не пересматривают их. Чтобы в моду вошли новые взгляды, экономисты-носители текущих должны умереть от старости. Большинство из ныне живущих обычных людей, соответственно, к тому времени тоже умрет.

А это значит, что демократические страны — а равно и те недемократические, что склонны к неолиберальным идеям и поэтому медленно наращивающие доходы большинства населения — еще очень долго будут расти медленнее недемократических.

Вот только демократия в этом никоим образом не виновата. Ложные экономические идеи овладевают умами ученых-экономистов регулярно, всю человеческую историю. В России и Китае XX века неверные идеи Маркса и его последователей надолго превратили экономическую историю этих стран в хождение по мукам. После 1991 года веке у русских ту же роль сыграл новый импортированный набор идей — так называемый неолиберализм. Как мы видим, ни отсутствие демократии, ни ее предположительное наличие в 1990-х никак не защищают экономистов от заимствования неверных идей. Оно возможно при любом политическом режиме.

Вообще, глядя на экономическую историю последнего полувека, несложно заметить, что дело вообще не столько в режимах, сколько в экономической науке.

В Сингапуре все еще бьют людей палками по ягодицам, а страной правит сын ее первого правителя. В соседней Малайзии ни то, ни другое невозможно, но экономика кратно слабее — хотя еще в 1960-х их уровень был весьма близок. В Японии демократии еще больше, чем в Малайзии — но в последние тридцать лет экономического роста нет вообще, из-за чего малайцы примерно вдвое сократили разрыв в подушевом ВВП с японцами.

Демократия, при всех ее плюсах или минусах, не делает ваших экономистов умнее. Между тем, развитие экономик зависит именно от них — а вовсе не от избирателей или политиков, чье образование только и позволяет, что верить экономистам на слово. Без реальных шансов на то, чтобы понять, кто из них может привести к экономическому росту, а кто — только к стагнации.

Пока что экономику прилично знают только экономисты. А раз так, то ни демократия, ни ее отсутствие вам не помогут: кости в этой игре бросаете не вы.