Социолог Костюковский: «Организованная преступность в нашей стране – это то, что выгодно правоохранительным органам и власти»

– Яков Викторович, какие же виды организованной преступности существуют на сегодняшний день?
 
– В криминологии и социологии выделяют классические примеры организованной преступности: японская, китайская, американская и итальянская модели. Все они похожи между собой, но есть и различия. Например, итальянская оргпреступность представляет собой семейную структуру. В Японии очень важен кодекс бушидо, который относится к самурайской системе. В России тоже существует определенная модель оргпреступности, которая, однако, делится на два типа: советская и та, что сложилась после перестройки.
 
При СССР еще с царских времен действовал так называемый институт воров в законе. Хотя все они очень разные и сами себя ворами в законе не называют (этот термин придуман милицией): московские воры, например, не считают «нормальными» сибирских воров и наоборот, и т. д.
 
– В каком регионе России организованная преступность наиболее распространена?
 
У нас все сосредоточено в Москве – финансовые потоки, бизнес, власть и, конечно, организованная преступность.
 
– А как же «бандитский Петербург»?
 
– «Бандитский Петербург» – это просто мем, название художественного произведения, которое придумал Константинов. В Санкт-Петербурге меньше бандитизма, чем в Нижневартовске. Даже в лихие 1990-е ситуация с оргпреступностью, например, в Екатеринбурге была гораздо сложнее, чем у нас, в Питере. Нигде в России организованная преступность никогда не была развита сильнее, чем в Москве.
 

 
Наверное, самый важный механизм, который поддерживает существование этого вида преступности – это коррупция. На местном уровне и коррупция происходит в мелких масштабах, а на столичном – в масштабах всей страны.
 
– Как соотносятся между собой организованная и неорганизованная преступность?
 
– Неорганизованная преступность, по понятным причинам, имеет больший резонанс в обществе, чем организованная. Банду, которая носится по улицам и срезает у прохожих кошельки, заметят все, а преступность во властных структурах – нет.
 
Там, где есть сильная организованная преступность, не очень развита уличная, и наоборот. Потому что организованная и неорганизованная преступность плохо уживаются вместе – они мешают друг другу. Ведь организованная преступность так или иначе контролирует в том числе и соблюдение порядка в районе своего влияния.
 

Кандидат социологических наук Яков Костюковский / ©Олег Андреев

 
– Какой же регион нашей страны считается самым криминогенным в плане неорганизованной преступности?
 
– Сургут, Нижневартовск. Южные регионы – Краснодар, Волгоград, Ростов-на-Дону – тоже традиционно имеют высокие показатели по этому вопросу. Но в Сургуте дела обстоят немного по-другому, потому что там много денег и люди живут довольно зажиточно. Кроме того, в северных городах много пьют. А ведь почти все, что относится к бытовухе, к неорганизованной преступности, происходит в состоянии алкогольного опьянения. Так как у людей много денег, процветает наркомания и, соответственно, преступления совершаются и на этой почве.
 
– Какие бывают организованные группировки?
 
– Мы уже упоминали организацию семейного типа, где существует совет старейшин. К ним относятся и этнические группировки людей, которые приехали из других государств или регионов России. У этих ребят всегда есть место, куда они могут уехать в случае чего. Существуют также организации военного типа, которых, правда, на сегодняшний день практически не осталось. Последняя такая была под руководством некого Волова, который сидел в городе Ломоносов. Главой этой организации считается командир, а все остальные находятся в его подчинении. Как правило, там все очень жестко. Тот же Волов отстреливал провинившихся собственноручно.
 
 

 
Третий тип организации – самая распространенная – бизнес-структура, где существует директор, заместитель, юристы и т. д. По сути, это фирма, а чем она занимается – не так важно: продает компьютеры или грабит машины. Это вид деятельности, она функционирует как бизнес-структура. Эта модель отработана еще в США с 1930-х годов.
 
– Как изменилась мафия в нашей стране с 1990-х годов?
 
– Все мы знаем, что в 1990-е был расцвет перераспределения ресурсов. Появился частный бизнес, но он был очень не отрегулирован, никто ничего не отслеживал: кто возглавляет тот или иной бизнес, откуда он взял деньги и пр. А ведь за большими деньгами, которые требуются для начального капитала, всегда стоят большие преступления. Но тогда всем было не до этого – страна выживала как могла.
 
Но дальнейшая судьба экономики и бизнеса зависит, конечно, от действий государства. В свое время в США были Рокфеллер и Вандербильд, которые вообще-то тоже когда-то были бандитами, но после того, как они получили возможность влиять на власть, были приняты такие законы, что этот путь просто стало невозможно повторить. У нас в этом отношении сейчас, что называется, кризис жанра. С одной стороны, у нас есть регионы, где до сих пор, как в 1990-х, собирают деньги с ларьков, с другой – протиснуться в какой-то крупный бизнес даже с большими деньгами в России сегодня просто невозможно.
 
 

 
Если вы приедете к кому-то с деньгами, то этот кто-то сразу же позвонит в полицию. Поэтому снаружи все это будет выглядеть как вполне цивилизованная деятельность. Изнутри там все, разумеется, совсем иначе. Все сборы, которые раньше бизнес платил криминальным авторитетам, сегодня заложены в налоги, а у крупных корпораций имеются еще и «крышующие» организации.
 
– Чем именно занимаются организованные группировки в нашей стране?
 
– В России организованная преступность на сегодняшний день заняла определенную нишу. Человек – такая сволочь, что он всегда будет интересоваться порнографией, наркотиками, проституцией, оружием и т. д.
 
Кто этим занимается, кому удобнее и выгоднее всего поддерживать все эти сферы? Конечно, правоохранительным органам. Понятие чести ушло, на передний план вышла выгода – деньги, связи, власть. Сегодня большинство тех, кто идет в силовые ведомства, прежде всего смотрит на то, с какой коррупционной позиции им будет выгоднее работать в той или иной структуре: в ГАИ, в судах, в полиции и т. д.
 
Во время перестройки у нас произошел некий водораздел. В советские годы были традиционные криминальные авторитеты, была довольно серьезная экономическая преступность, основанная на тотальном дефиците. Когда произошла перестройка, у цеховиков появилась возможность легализовать деньги, то есть превратить их в бизнес, но за собой они перетащили и своих криминальных кураторов.
 

 
Но процессы развития в бизнесе пошли по своему пути, и на место криминальных авторитетов пришли силовые структуры. И то, что раньше отстегивалось авторитетам, сегодня заложено налогом. Ушла ли в связи с этим коррупция? Конечно, нет – наоборот, усилилась, потому что стала «легальной».
 
Обострилось положение относительно приватизации госслужбы. То есть человек, который идет в госорганы, понимает, что он будет получать не зарплату, а что-то еще. И ради этого «еще» он туда и идет, потому что зарплаты на госслужбе – мизерные.
 
Помимо низкой заработной платы, развитию оргпреступности сегодня способствует тот факт, что для правоохранительных органов не действуют многие законы. Полицейский в США боится совершить малейшее правонарушение, потому что за это рискует реально вылететь с работы и уже никогда не попасть обратно. А у нас, в редких случаях, даже судимые (правда, по «полицейским» статьям) вновь работают в силовых структурах. Прибавьте к этому множество социальных льгот (обучение, поступление в вузы и пр.), которые имеет полицейский на Западе и не имеет наш.
 
Кроме того, структура наших правоохранительных органов вообще устроена так, что через несколько лет работы человек уже не способен учиться чему-то новому, происходит профдеформация.
 
Подкосила нас и чеченская кампания, которая, вообще-то, по факту была войной, и 95% личного состава ее прошли. А человек, вернувшийся с войны, как известно, жизнь видит иначе, чем все остальные. Вот вам и результат.
 
– Получается, что процент преступности в нашей стране никак не снизился, а просто видоизменился?
 
– Это очень сложный вопрос. Мировая тенденция такова: преступность снижается во всех странах. Объяснить этого никто не может – ни криминологи, ни социологи. Существует несколько гипотез, но все они не подтверждены. Например, одна из них: растущая виртуализация жизни, когда люди в принципе меньше выходят на улицу, меньше общаются между собой в реальности и, соответственно, меньше совершают преступлений.
 

 
Другая теория заключается в том, что сегодняшнее поколение – это поколение «желанных» детей, которые родились во времена наибольшего распространения противозачаточных средств, позволяющих планировать беременность. В связи с этим нынешнее поколение якобы менее агрессивно, чем предыдущие. Доказать все эти гипотезы невозможно. Хотя причины, конечно, в данном случае не так важны, важен сам факт общемирового снижения преступности.
 
Теперь что касается нашей страны. Существует статистика преступлений, но, как известно, дама по имени Статистика – противоречивая и очень странная натура. Нормально работающая полиция в любой нормальной стране раскрывает не более 50% преступлений, в районе 45-47% . Это считается хорошей раскрываемостью нормально работающей полиции. У нас раскрываемость колеблется в районе 90-95%. С одной стороны, это объясняется тем, что в один котел мешают мелкие правонарушения и тяжелые уголовные преступления. Сравните задержание пьяного бомжа, который разбил окно, и раскрытие заказного убийства, которое неизвестно как расследовать. Это во-первых.
 
Во-вторых, существует много других факторов, которые создают не вполне верную картину уровня преступности. Например, в этом году в Санкт-Петербурге фиксируется небывалый рост преступлений среди несовершеннолетних – 24%. Я подозреваю, что это связано лишь с тем, что изменилась система подсчета – административные правонарушения, опять же, стали мешать с уголовными. Вот вам и процент. Помимо искажения объективной реальности это ведет и к тому, что полиция перестает принимать заявления от граждан – зачем ей повышать статистику.
 

 
Что касается больших городов, то преступность там вообще редко снижается просто потому, что сами города постоянно растут. И падение числа преступлений, как правило, связано с какими-то событиями, акциями, спецоперациями. Так, в связи с Олимпиадой было проведено множество различных рейдов и преступность действительно на какое-то время снизилась.
 
– Если говорить в глобальных масштабах, то какие еще факторы, на ваш взгляд, влияют на рост преступности?
 
– Отсутствие гражданского общества, законов, которые бы не просто принимались, а главное, исполнялись.
 
– А почему они не исполняются, как вы считаете?
 
– Вообще примера такой «работоспособной» Думы, как наша, я просто не знаю. Никто в мире, по-моему, не принимает такое количество законов, которое принимают у нас. Если разделить на весь год, то получается, наверное, порядка двух законов в день, то есть деятельность просто сумасшедшая.
 
Однако у нас почему-то никто не заботится о применении этих законов. Соответственно, закон вроде бы есть, его кто-то нарушает, а что с этим нарушителем делать – никто не знает. С одной стороны, понятно, почему наша Дума бьет рекорды по количеству принимаемых законов – они отрабатывают свою заработную плату: вот, мол, сколько законов мы принимаем, не зря едим свой хлеб.
 
Многие законы к тому же, как вы понимаете, принимаются также в результате лоббирования – это нормальная практика, лобби есть в любой стране. Но и тут необходимо, чтобы закон работал.
 
Разумеется, есть еще и политическая сторона вопроса, которую я вообще не готов обсуждать. Никакие высокие государственные чины никогда не признаются в своих преступлениях, никакая страна не признает, что она поддерживает организованную преступность, коррупцию и т. д. Но мы имеем то, что имеем. Никого из высших эшелонов власти наказывать у нас, как известно, не принято. Министр обороны вроде бы в тюрьме сидел, а на прошлой неделе ему вернули все его 40 мобильных телефонов…
 

 
С другой стороны, любой запрет приводит к тому, что нелегальный вид деятельности уходит в подполье. В Советском Союзе вроде как не было проституции, означает ли это, что ее реально не было? Если завтра запретят выпуск алкогольной продукции – этот бизнес просто станет теневым. Несмотря на то, что он будет распространен в меньшей степени, скажется ли это положительно на здоровье населения? Вряд ли, потому что оно будет потреблять «паленый» алкоголь.
 
Тут весь вопрос заключается еще и в том, что именно считать правонарушением. Если всем нам запретят пользоваться Интернетом и откроют доступ только в рунет, все те, кто будет подключаться к глобальной Сети, станут правонарушителями. С точки зрения закона, это будет плохо, с точки зрения демократии – едва ли.
 
К тому же подобные законы ведут к тому, что их будут нарушать все, а значит, «привыкать» к тому, что они нарушают закон и в этом ничего особенного нет. И это тревожный факт, так как человек, привыкший преступать тонкую черту, может однажды приступить более «толстую», нарушив более серьезные законы.
 

 
Так что у организованной преступности, как ни парадоксально, есть и своеобразные плюсы. Она создает рабочие места, пусть даже альтернативные. Деятельность большого преступного сообщества, как я уже говорил, мало чем отличается от деятельности крупного холдинга. И те и те торгуют определенным товаром, только у одних он легальный, а у вторых – нет. Вот и вся разница. Во всем остальном они абсолютно идентичны.
 
– Есть ли еще какие-то причины, которые способствуют процветанию преступности?
 
– Так называемые воры в законе в свое время сформировались из бродяг, которые ходили по деревням и городам в конце XVIII – начале XIX века, попрошайничали и совершали кражи. Уже в те времена началось распределение территорий, зон влияния. Но никто особенно этих преступников не сдавал, никто не ловил.
 
Дело в том, что в нашей стране всегда хорошо относились к сирым, убогим и разбойникам – это у нас в крови. В советских школах Пугачева и Разина преподносили практически как революционеров, желавших добра для народа.
 
В законопослушной Европе любви к разбойникам нет, в том числе поэтому, видимо, и живет она немного иначе. В нашем понимании стукач – последняя сволочь, в их понимании – нормальный законопослушный гражданин.
 
Кроме того, у нас очень большая страна, многонациональная, и люди в ней очень разные – те, кто живет в Калининграде, разительно отличаются по менталитету от тех, кто живет во Владивостоке.
 
Одной из самых благодатных нив, на которой процветает организованная преступность, являются этнические сообщества. И тот факт, что наша страна очень многонациональна, дополнительно усугубляется неотрегулированной миграционной политикой. Те мигранты, что приезжают в нашу страну легально, подвержены правонарушениям в меньшей степени, но ведь за ними тянется огромный шлейф нелегалов, которые вынужденно попадают здесь под влияние организованной преступности по одной простой причине: им необходимо где-то получать защиту, трудоустройство и т. д. Разумеется, такой человек будет вынужден делать то, что ему скажут его «защитники». Хорошо, если они устроят его на овощебазу, а могут и заставить продавать наркотики или нападать на инкассаторов.
 

 
Вообще, возникновение организованной преступности – это совершенно естественный процесс. Она процветает там, где есть некая, по какой-то причине пустующая, ниша (например, неотрегулированные законы). Главой преступного сообщества становится не тот, кто изначально склонен к преступлениям, а тот, кому не дают развиваться в нормальном бизнесе.
 
– С одной стороны, сейчас много говорят о том, что мир захватывают восточные ценности, с другой – не умолкают разговоры про «гейевропу» с ее якобы «прогнившей демократией». Куда качнет нашу страну или она все-таки выберет свой неповторимый путь, как вы считаете? Вообще, у нас есть шанс построить когда-нибудь действительно гражданское общество?
 
– Поскольку я социолог, отвечу: шанс всегда есть. Только я боюсь, что «жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе». Хотелось бы, конечно, чтобы у нас когда-нибудь было нормальное цивилизованное демократичное гражданское общество.
 
А организованная преступность есть в любой стране. Тут все зависит от того, что это за страна, как там функционируют законы, как живут люди. Невозможно сначала построить экономику, а потом наладить социальную жизнь. Если построить промышленность без социальной жизни, мы получим Германию 1933 года. И наоборот, нельзя построить демократию, если нет денег, нет промышленности. Демократия – это то, что требует постоянных и очень больших вложений. Необходимо поднимать и промышленность, и «социалку» одновременно.
 
Более того, нормально функционирующее гражданское общество заинтересовано в развитии бизнеса и экономики. Но для этого необходима политическая воля, а с этим уже сложнее. Потому что для этого нужен человек, который видит не только тактику решения вопросов, но и стратегию. С тактикой у нас все прекрасно, только в результате тактических действий я лично не очень понимаю, куда мы идем. Пусть во времена СССР у нас была ложная цель, к которой мы пришли, а ее там не оказалось, но это неважно – шли-то мы все-таки в светлое будущее.
 
Сейчас же мы даже не можем понять, что мы за государство – Европа мы, Азия? Какой у нас строй – социалистический, капиталистический, шариатский? Кто наши друзья – Китай? А кто враги – США, Прибалтика?..