Высадка в Нормандии: почему немцы не предотвратили операцию, хотя вполне могли?

События 6 июня 1944 года — из тех, о которых вроде бы все знают, но, на самом деле, знают крайне мало. Так получилось потому, что об операции «Оверлорд» писали в основном английские и американские историки, поэтому их точка зрения была специфическая.

Бесполезно спрашивать жителя Запада, «сколько десятков солдат союзников приходилось на одного немца в день высадки в Нормандии» или «что сделало возможным „Оверлорд”». Они не знают. А что знают?

То, что традиционно сообщается в западной исторической литературе: немцы строили мощный Атлантический вал — укрепления против союзной высадки — годами, для чего привлекли полмиллиона человек. Но эта крупнейшая в мировой истории линия бетонных укреплений была прорвана союзниками за несколько часов. Если спросить западного обывателя, почему так вышло, конкретный ответ вы не получите.

А задуматься над ним стоит. Дело в том, что Германия влила в Атлантический вал 17 миллионов кубометров бетона, поставила на нем несколько миллионов мин всех типов, включая самые совершенные на тот момент — прыгающие. Еще она располагала морскими минами, которые могли сделать высадку союзников малореальной, и химическим оружием — во много раз более действенным, чем у СССР, Англии или США. Что же помешало всему этому остановить союзников?

Атлантический вал: линия бессмысленных укреплений

Хотя Гитлер директивой № 40 от весны 1942 года запустил постройку укреплений от Норвегии до юга Франции, реально все понимали, что англо-американская высадка возможна только в относительно узкой полосе между Антверпеном на севере и Нормандией на юге — примерно 600 километров по прямой.

Высаживаться севернее или южнее было очень сложно, поскольку от аэродромов союзников в Англии до места десантирования не могло быть более 240 километров: дальности истребителей «Спитфайр» не хватило бы для эффективного прикрытия, а судов снабжения — для обеспечения высадившихся войск. Поэтому подавляющее большинство укреплений и пушек Атлантического вала находилось как раз там.

Это вызывает очень большие вопросы. На укрепления вала пошло 17 миллионов кубометров бетона и 1,2 миллиона тонн стали. Это огромное количество: получается, в 600-километровой полосе вероятной высадки можно было дать 28 кубометров железобетона на один метр берега.

Противодесантные сооружения люди придумали века назад: уже к 1867 году один Кронштадт прикрывали 11 тысяч таких, в основном — ряжи, то есть деревянные срубы, в которые насыпали камни, под чьей тяжестью они уходили на морское дно. Верхний край такого ряжа чуть ниже уровня воды во время отлива. То есть обстрелять их нереально, но и провести поверх баржу с тяжелой военной техникой невозможно.

Аналогичные железобетонные заграждения на мелководье, размерами, например, 2 х 2 х 50 метров из 10 миллионов кубов бетона можно сделать в количестве 50 тысяч штук. При длине в 50 метров они перекрыли бы 2500 километров береговой линии. 

Этого достаточно, чтобы закрыть весь французский, бельгийский и нидерландский берег, пригодный для высадки союзников, от танкодесантных кораблей хоть в два ряда. Десант без поддержки артиллерии и пушек долго не проживет, а обеспечить такую поддержку при береге, сплошь прикрытом искусственными подводными камнями, нереально.

Да, ряжи можно подорвать долгими водолазно-взрывными работами, но это невозможно сделать незаметно или быстро. Значит, к месту высадки еще за сутки подтянутся крупные силы противника, что сорвет ее в самом начале.

Но вместо этого напрашивающегося решения было сделано нечто совсем иное. Семнадцать миллионов кубов Атлантического вала ушли на тысячи крупных ДОТов — не маленьких огневых точек, только для пушки или пулемета, как на Восточном фронте, а огромных сооружений, больше похожих на форты XIX века или линии Мажино. В них были казармы, склады, туалеты и многое другое. Не было одной важной детали: людей. К этому моменту мы еще вернемся. 

Похожая история случилась и с другими частями вала. Немцы к 20 мая 1944 года выставили на нем 4,3 миллиона мин. Примерно по полудюжине на метр, если брать зону возможной высадки. Казалось бы, очень много. Тем более что союзники имели только английские бойковые противоминные тралы, которые в основном не работали. 

Германия к тому моменту производила самые продвинутые мины в мире, например прыгающие, с радиусом сплошного поражения 20 метров.

Но на участке высадки «Юта», где немецкой пехоты совсем не было, союзники от мин потеряли менее пары сотен убитых и раненых — и задержек из-за разминирования при этом почти не имели. Иными словами, мин было — как и бетона — вполне достаточно. Но был нюанс: почти все стояли совсем не там, где высаживались союзники.

На море картина наблюдалась ровно та же самая. Нацистская Германия разработала самые совершенные морские мины своей эпохи: уже к 1943 году они были настоящими морскими дронами, а не минами. Немецкая мина «слушала» море в гидрофон и, лишь заслышав шум мотора нужной силы, включала магнитный датчик.

Еще их морские мины умели определять уменьшение давления воды (на 60 миллиметров водного столба) при прохождении реального корабля над миной — и включали магнитный взрыватель только тогда, когда получали такое давление. Наконец, они имели счетчики кратности, то есть активировались не тогда, когда над ними шел трал или следующий за ним корабль-тральщик, а на третий раз, когда поверх мины двигался боевой или десантный корабль. 

Причем нельзя сказать, что таких донных мин или средств их постановки у Германии было слишком мало. В месяцы за высадкой союзников они ставили их по полторы тысячи в месяц, а копили на складах с 1943 года. Будь эти мины в тех же темпах поставлены до 6 июня 1944-го — у берега, который еще был немецким, то есть когда ставить их могла буквально каждая крупная шлюпка, — семь тысяч судов первого дня высадки испытали бы огромные проблемы.

Как несложно догадаться (хотя бы по успеху высадки), никаких таких проблем особо не случилось. Немцы просто не ставили свои самые совершенные в мире мины в зоне будущей высадки союзников. 

Стабильно повторяется одна и та же картина: бетон есть, но эффективных противодесантных заграждений нет. Сухопутных мин миллионы, но не там, где надо. Необезвреживаемых морских мин много тысяч, однако их не поставили.

Что произошло? Может, немецкие Вооруженные силы парализовал заговор, и Гитлер не зря предложил Роммелю, командующему войсками в Нормандии, выпить яду, что тот и сделал осенью 1944 года?

К концу текста у нас будет ответ на этот вопрос.

Высадка: эпическая борьба немцев…  с переноской тяжестей

Когда кто-то смотрит фильм «Спасение рядового Райана» или читает западные книги о высадке в Нормандии, то он видит перед собой какую-то эпическую борьбу — если не Сталинградскую или Курскую битву, то что-то близкое. Немцы ведут плотный огонь, сами в ДОТах сидят, выкурить их очень сложно. В общем, героическая борьба как она есть.

Проблема этой картины в том, что она никак не опирается на конкретные данные. Поэтому их назовем мы: в реальности союзники высаживались почти в пустоту, где немецких солдат было ничтожно мало. Пять участков нормандской высадки союзников с общим реальным фронтом около полусотни километров и 156 тысячами высаженных в первые сутки пришлись на сектор, формально обороняемый силами примерно одной дивизии противника. Штатная численность немецкой дивизии той поры всего 6800 человек.

Чтобы понять, до какой степени это мало, опишем бой за самый сложный участок высадки: Омаха-бич. Именно там у немцев было больше всего сил, именно там союзники понесли максимальные потери. Речь примерно о 9,7 километра пляжа, перед которым стояли целых 43 ДОТа немецкой стороны. Обороняли их пять пехотных рот, общей численностью 1100 человек — считая с частями усиления, например артиллеристами, удаленными от этих рот на километры в глубину. 

Высаживались перед этими ротами две американские пехотные дивизии плюс рейнджеры — всего 34 тысячи. В первой волне их было семь тысяч человек. Да, разумеется, часть из них сразу утонула, еще при высадке. Например, танкистов планировали высаживать поодаль от берега на так называемых DD — обычных танках, которые обернули брезентом и объявили плавающими. 

Поскольку в момент высадки был не абсолютный штиль, то 27 из 29 «плавучих» танков у Омахи-бич немедленно утонули, многие вместе с экипажами. Но все же основную часть пехоты высадили на берег.

И только в самой первой волне, уже в 06:30 утра, одной только пехоты ротного звена американцы высадили 1450 человек. То есть с самого начала их было много больше, чем противника. Если бы немцы досидели до конца дня, то на каждого из них пришлось бы уже по 30 американцев.

Но они не досидели. Причин было две.

Первая — у них кончились боеприпасы. Самый известный пулеметчик из этой зоны Хайнрих Зеферло утверждает, что к часу дня израсходовал более 12 тысяч патронов к своему пулемету MG.42. Для понимания: это (с учетом лент и ящиков) центнеры боеприпасов. Их ему таскал отдельно выделенный человек, настолько высокой была скорость расходования всего у одного пулеметчика. 

Важно понимать: никто Зеферло стрелять не помешал, противник не вел прицельного огня по его огневой точке (вероятно, в силу неопытности американские солдаты ее просто не видели). От безнаказанности он обнаглел настолько, что, израсходовав все остальные патроны, перешел на трассирующие, сделав, в теории, свою огневую точку ясно видимой. Но и тогда его никто не подавил, и позицию он оставил, только когда и трассирующих не осталось.

Естественно, 85 немецких пулеметных гнезд на Омахе-бич вовсе не были рассчитаны на такое. От этого патроны к середине дня стали повсеместно кончаться, а из тыла их никто подвезти не успел. Впрочем, 352-я дивизия вермахта, чьи пять рот изображали из себя юберменшей, останавливающих безмерно превосходящие силы противника, все равно не имела бесконечных патронов в своем тылу.

Вторая причина отхода немцев с позиций: часть немецких ДОТов обошли. Получилось так потому, что немецкие 43 ДОТа не могли прикрыть 9,7 километра Омахи-бич чисто физически. Когда у вас сильно за 200 метров на один ДОТ, из их амбразур часто просто не видно кусок берега нужной длины. А между ДОТами никаких окопов с пехотой (которые там должны быть) не было. 

Просто потому, что 1100 человек на 9,7 километра — это один человек на девять метров. Если же брать пехоту в первой линии, то и еще значительно меньше. На ДОТы с трудом, но хватило, на пустоту между ними — нет. Нормальная плотность войск в обороне — не ниже примерно человека на метр, или в девять раз выше, чем было у немцев в этом районе.

Если бы 352-я дивизия могла дать нормальную плотность живой силы, то, конечно, никакой высадки на «Омахе» не получилось бы. Немцев было бы в девять раз больше, они бы нанесли противнику потери не в 2400 человек, а во много раз больше, на чем высадка и сорвалась бы. 

Собственно, на «Омахе» она и так почти сорвалась, достаточно обратиться к работам западных историков по теме:

«…из подразделений пяти артиллерийских полков на дно ушло 26 орудий… Управление пехотными подразделениями было почти сразу же нарушено. 116-й полк, если к уничтоженным добавить неисправные, лишился трех четвертей радиостанций, его передовые пункты управления были быстро выведены из строя… На участке „Омаха” в то утро очень чувствовалась неопытность многих молодых американских командиров… Батальон, высаживавшийся на участке „Омаха”, из 51 танка потерял 21. Еще более тяжелые потери понес соседний танковый батальон» и так далее, и тому подобное.

Как констатируют западные историки, командиры нижнего звена просто не командовали своими солдатами, в результате чего большую часть времени ничего не делали, хаотически скучиваясь (типичное фото — ниже) под огнем противника. 

Совершенно очевидно, что если бы 9,7 километра обороняли силы хотя бы впятеро меньше десантирующихся 34 тысяч, там был бы такой же быстрый и полный разгром, как у союзной высадки в Дьеппе в 1942 году.

Часто принято говорить, что немецкая пехота в этом районе была плохого качества. Что ж, формально все так. На «Омахе» основная часть немцев была из 352-й дивизии, укомплектованной в основном лицами 17 лет от роду. Зеферло, аж 20-летний, был там обстрелянным старослужащим. Ведь он когда-то работал водителем кобылы в немецких тылах на Восточном фронте и хотя бы издалека слышал, как стреляют пушки. О личном составе 716-й дивизии, на которую приходилась меньшая часть солдат вермахта на берегу, мы распространяться не будем. Достаточно сказать, что он был намного хуже, чем в 352-й.

К учебным стрельбам из личного оружия в свежеобразованной 352-й дивизии приступили только весной 1944 года, поскольку до того ее личный состав патронов никогда не получал. Никаких учений выше ротного уровня никто никогда не видел. Командиры немцев во Франции были из комиссованных по ранению с Восточного фронта — кто без ноги, кто без глаза, кто не раз контуженный.

И все-таки это не было серьезным фактором поражения. Как бы плохо ни были подготовлены немецкие сверстники современных российских десятиклассников, все-таки они полдня держались против многократно более многочисленных американцев и нанесли им потери вдвое больше собственной численности. Все это — с одним противотанковым орудием на 500 метров фронта, причем против сотен танков противника. Они бы вполне справились со сбросом союзников в море, будь у 352-й дивизии фронт не 50, а 10 километров.

Описывать эпические сражения на остальных участках высадки 6 июня нет смысла: достаточно сказать, что немцев там было во много раз (или во много десятков раз, как на «Юте») меньше, чем на «Омахе», а союзников, напротив, никак не меньше. 

«Средства у нас есть, у нас мозгов не хватает»

Из событий на нормандских берегах на первый взгляд не складывается никакая осмысленная картина. Да, немцы имели во Франции мало людей, треть миллиона боевого состава. Но военные училища в Германии были. Там учили, что когда у вас мало людей, взамен вы строите перед своим фронтом серьезные заграждения — достаточные, чтобы задержать противника до того, как из глубины подтянутся ваши части.

Оборона атлантического побережья давала уникальные возможности для такого решения. Высаживаться можно было, только протралив прибрежные воды. Союзники, разумеется, их тралили как раз напротив Нормандии, как раз в сутки перед высадкой. У немцев в этом районе было много торпедных катеров высокой мореходности и скорости, которые они регулярно использовали в набегах на английские эскорты снабжения.

Что мешало вести минимальную разведку вдоль морского берега? Ничего не мешало (союзники не могли эффективно бороться с подобными катерами), но такой разведки немцы не вели.

Серьезные противодесантные заграждения из многих миллионов кубометров бетона вообще нельзя было бы демонтировать без огромного числа сильных, хорошо слышных с берега взрывов. Естественно, за многие дни такого демонтажа можно было подтянуть хоть все 40 немецких дивизий к нормандским берегам. Они сорвали бы высадку еще на узком пляже, до того, как англо-американцы развернули бы там всех своих солдат. 

Наконец, немцы имели и особые возможности для ликвидации высадившихся. Ведь Третий рейх благодаря развитой гражданской отрасли пестицидов уже открыл и производил табун и зарин (а также зоман и многое другое). Эти вещества не просто во много раз токсичнее союзных аналогов: они еще и легко проникают через военную форму и все имевшиеся в ту пору костюмы защиты.

Напротив, химическое оружие союзников для немцев было безопасно. От английского иприта надежно защищали банальная шинель и противогаз, а от американского люизита и того не нужно было. Ведь из-за дефектных испытаний его приняли на вооружение, несмотря на практически полную неэффективность во внелабораторных условиях.

Запасы химоружия у Рейха были, подвезти их во Францию он мог. Учитывая токсичность зарина, даже слабые огневые средства на уровне пяти рот на 10 километров вполне сорвали бы высадку. 

Вопрос, почему все это не было сделано, звучит все громче, а ответа нет. Чтобы найти его, стоит сперва понять, как мыслило немецкое военно-политическое руководство.

Лучше начать с того, что высадка в Нормандии не была неожиданной для Гитлера и Роммеля — последний же был командиром группы армий В, как раз отвечавшей за побережье Нормандии. Почему не было принято никаких толковых мер? Многие считают это загадкой, историк Хастингс так и пишет:

«Интуитивно Гитлер [весной 1944 года] продолжал верить, что союзники высадятся в Нормандии. Однако на этот раз с нехарактерной для него сдержанностью он вопреки своим предчувствиям не потребовал уделить особое внимание обороне Нормандии».

На самом деле причины его сдержанности просты: имевшиеся у Гитлера высшие кадры генералитета. Тот же Рундштедт (глава всех немецких сил во Франции) 24 мая 1944 года прогнозировал, что союзники предпримут одновременно несколько атак на разных направлениях. Какая тут высадка в Нормандии?

Более того: и после 6 июня 1944 года он еще две недели считал точно так же и все ждал «основной высадки» в Па-де-Кале (намного севернее Нормандии), отчего не давал Роммелю столь нужные ему резервы. Часто это приписывают известной дезинформационной операции прикрытия британской разведки «Фортитьюд». 

При всем уважении к этой структуре, она не смогла бы обеспечить такое мнение, если бы ей не помог, не зная об этом, сам немецкий генералитет. Верхние штабы умудрились оценить союзные силы вторжения в 85-90 дивизий — вдвое больше реальных 45 дивизий. 

Как была получена оценка? Поскольку работающей разведки у немцев традиционно не было, берлинские штабисты просто взяли население США, масштабировали на него уровень мобилизации в Германии и решили, что на этой основе можно оценивать силы вторжения.

У этих людей даже не мелькнула мысль о том, что только Соединенные Штаты держали на флоте четыре миллиона человек и еще 2,4 миллиона в ВВС. Хотя, казалось бы, достаточно было взглянуть на карту войны в Тихом океане и послушать завывания сирен над немецкими городами, чтобы заподозрить что-то подобное.

Кроме того, они не учли колоссальную раздутость небоевых штатов американской армии, хотя вермахт уже к 1943 году имел достаточно американских пленных, чтобы выяснить этот вопрос. Да, Штаты мобилизовали 16 миллионов, примерно как немцы. 

Но из этих 16 миллионов одновременно в их вооруженных силах никогда не было более 12,2 миллиона. А в составе боевых дивизий никогда не было более 1,2 миллиона. То есть 90 процентов так называемых вооруженных сил США никак не могли появиться как солдаты на поле боя.

Естественно, что при такой организационной неэффективности и с учетом войны на других театрах больше 45 дивизий для высадки союзники выставить не могли.

Не менее естественно и то, что с немецко-штабистской оценкой — 90 дивизий в экспедиционном корпусе — разумных решений принять было нельзя. Нельзя высаживать 90 дивизий союзников в одной Нормандии. Пропускная способность портов просто не позволит их всех там снабжать. Значит, надо ожидать высадок «где-то еще», что и делал Рундштедт, и что, скрепя сердце, признавал в итоге разумным и Гитлер.

Так что простого интуитивного понимания Гитлером и Роммелем того факта, что Нормандия — лучший вариант для высадки, было абсолютно недостаточно. Собственно, если верить в оценку в 90 союзных дивизий (1,2 миллиона человек в дивизиях), недостаточным был бы совершенно любой шаг немецкого руководства. Немецкие-то дивизии, спасибо Восточному фронту, даже по штату больше 6800 человек не имели. То есть те 39, что стояли в Северной Франции, были в несколько раз меньше ожидаемых союзных сил. Разумных решений с такой разведкой и такими штабами не смог бы принять даже Наполеон — не смог и Гитлер.

Все, на что он решился, — отправить в Нормандию Роммеля, который хотя бы не был настолько очевидно плохим руководителем, как Рундштедт. И Роммель развил бурную деятельность: удвоил число дивизий в секторе будущей высадки (с одной до двух на сто километров), активизировал строительство дотов и так далее.

Другое дело, что когда Роммель потребовал придвинуть резервы к берегу в Нормандии, Рундштедт ему отказал, а Гитлер, в приступе неуместной беспристрастности, решил не давить в пользу своего любимчика на не очень приятного ему Рундштедта.

Проблема заключалась в том, что это было традиционное для немцев решение: «поскольку у нас, как обычно, ничего нет, давайте отправим туда хоть командира хорошего».

Противостояние высадке союзников требовало совсем иного, целостного подхода: мышления планировщика, способного разобраться как в особенностях армий союзников, так и в том, как должны взаимодействовать флот и армия Германии в обороне побережья. 

Немцы не ставили своих новых магнито-гидродинамических мин у побережья Франции просто потому, что флот никогда не получал никаких серьезных задач на защиту этого берега. Ему сказали: вы там что-нибудь поставьте, он что-то и поставил, в 1943-м еще году. Новые мины в 1944-м? Кригсмарине приказов не поступало. А сами его адмиралы думали над постановками мин у англичан в тылу, чтобы топить корабли снабжения Британии. Проблемы вермахта на суше их не волновали. 

Отсюда и нулевая разведка катерами у берегов Нормандии перед высадкой: торпедные катера в этот момент тоже топили обычные английские корабли снабжения. Только это и позволило союзникам не натолкнуться на подтянутые немецкие резервы прямо у берега.

Аналогично — с противодесантными заграждениями. Немцы строили их исходя из привычек вермахта на суше. Здесь противотанковый еж, там «зубы дракона», тут колючая проволока. Повторимся: так армейские привыкли воевать на суше.

Однако, чтобы остановить высадку с моря, нужны противодесантные препятствия, например ряжи, только заполненные железобетоном. Но в немецких военных училищах для сухопутчиков о ряжах не рассказывали. Отчего такие идеи их выпускникам и в голову не приходили. А про ДОТы рассказывали, поэтому в них и вкатили безумные 17 миллионов кубометров бетона.

Химическое оружие — более сложная тема. Немцы не хотели его применять, потому что в их экспериментах только прорезиненные костюмы давали хоть какие-то шансы против зарина. Но армия в резине ходить не привыкла, а привыкла в шинели. Поэтому табун с зарином использовать не желала: подует ветер не туда, а переодеваться во все резиновое нас не тянет.

В том отчаянном положении, в котором были немцы в 1944-м, подобные соображения не должны приниматься во внимание. Но де-факто все в немецкой военной машине шло по накатанной колее. Значит, с учетом вечно быстроменяющейся природы войны, прямым путем к поражению.

Что было дальше?

Продвижение союзников после дня D было вопросом времени: англо-американские силы вторжения могли подбросить на этот фронт миллион, в то время как у немцев во всех боевых частях на Западе было около трети миллиона.

Как точно подметил Роммель еще задолго до 6 июня 1944 года, немцы могли сорвать десант только у самого берега. В глубине о таком не стоило и мечтать: у них оставалось значительно меньше сил.

Это не значит, что дальнейшее продвижение англичан и американцев было легким или быстрым. Из сцен на «Омахе» ясно, что их армия серьезно страдала от дефицита вменяемых офицеров. Как констатировал в своей работе о сражении в Нормандии британский историк Макс Гастингс:

«На протяжении всей Второй мировой войны, где бы ни встречались английские или американские войска с немецкими при равных приблизительно силах, немцы одерживали верх». 

Проблемой оказались не солдаты: американцы и англичане были в среднем выше и сильнее недокормленных немецких тинейджеров. Может, они и не были такими храбрыми, как немцы, но в целом храбрости им хватало. Ключевую слабость союзников подметили они сами еще в годы войны: 

«Они (американцы, хотя это можно сказать и об источнике этой оценки — англичанах. — Прим. ред.) просто не знают своего дела как солдаты, и это относится ко всем… от генерала до рядового солдата. Пожалуй, самым слабым звеном во всей этой цепи является младший командир, который просто не командует, в результате чего их солдаты фактически не сражаются». 

Но все это не помогало в условиях, когда немцам приходилось держать на Востоке 160 дивизий, а в Северной Франции — 39. Дивизии из несовершеннолетних, как правило, не нюхавших пороху, были слишком малочисленны и слишком ограничены в ресурсах, чтобы воспользоваться проблемами союзных армий на полную катушку.

После пары месяцев напряженной борьбы у плацдарма союзники, наконец, вырвались из него, а немцы отошли сразу до линии Зигфрида на довоенной границе Германии. Однако они взорвали портовые мощности, отчего снабжение союзников «зависло». Вдобавок началась осень и нелетные дни, а без авиации союзные войска даже при значительном превосходстве эффективно наступать не могли.

Тем не менее эффект вторжения следует оценить высоко. Намного выше, чем все остальные шаги союзников до этого в войне.

Как Naked Science уже писал, реальный эффект немецких стратегических бомбардировок был довольно низок (минус 17 процентов немецкого военного производства в 1944-м, по оценке американцев, и минус четыре процента, по оценке англичан). Де-факто стратегические налеты сыграли на руку немцам, потому что отвлекли огромные ресурсы союзного ВПК от сухопутного наступления во Франции.

Не то с высадкой в Нормандии: она быстро связала десятки немецких дивизий. Возьмем ту же «несовершеннолетнюю» 352-ю пехотную: ее, как и волны ее предшественников из 1942-1943 годов, формировали для того, чтобы перебросить на Восток, где гибли все новые немецкие дивизии. Раздергавшись на Западе летом 1944 года, она снизила нагрузку на Красную армию. И это пришлось очень кстати, потому что наступления того года стоили СССР все еще весьма высокого числа убитых и раненых.

Значит ли это, что Черчилль был прав, когда писал Рузвельту: «Славные и гигантские победы, одерживаемые во Франции войсками Соединенных Штатов и Англии, значительно меняют ситуацию в Европе. И вполне может оказаться, что победа, завоеванная нашими армиями в Нормандии, затмит своим величием все, чего достигли русские»?

Конечно, нет: не надо путать грубоватую лесть более слабого союзника более сильному с реальностью. При всей важности немецких потерь на Западе они до конца войны так никогда и не достигли даже 50 процентов от общих немецких боевых потерь.

Разумеется, Красная армия справилась бы и без этого: в тот момент примерно две трети ее танков и самолетов стабильно находились в стратегических резервах. И 20 тысяч тех же танков или 35 тысяч боевых самолетов к 9 мая 1945 года так и не успели вступить в бой. 

И все же события 80-летней давности спасли немало жизней наших сограждан. Этот результат высадки в Нормандии трудно недооценить.