Оппенгеймер: отравленное яблоко, ядерная бомба и НКВД

Будущий крупный физик Роберт Оппенгеймер вырос в весьма состоятельной еврейской семье. Сперва все в его жизни складывалось гладко: блестяще окончил школу, «перепрыгивая» классы, затем за три года прошел Гарвард, а оттуда попал в Кембридж. 

Дальше начались сложности, которые, как известно, закаляют характер. В лабораторной работе Роберт был не очень ловок, а в Кембридже без этого физиков не мыслили. В письмах родным он прямо писал: работа в лабе ужасно скучна и она у него выходит так плохо, что не похоже, будто он тут вообще чему-то учится. Проблема, известная процентам 80 студентов естественнонаучных факультетов с приличной лабораторией, вроде бы ничего нового.

Но темперамент Оппенгеймера быстро внес в эту вечную историю довольно высокие обороты: своего наставника по лабораторным работам барона Блэкетта (тот получит Нобелевскую премию в 1948 году) Роберт решил отравить, для чего пропитал яблоко сильнодействующим ядом и оставил на столе руководителя. Хотя барон и прошел Ютландский бой, в этот раз он был в куда большей опасности. К счастью, 20-летний Оппенгеймер передумал и во всем сознался. Большие деньги родителей убедили Кембридж не выдвигать уголовное обвинение и не исключать студента, однако ему пришлось походить к лондонскому психиатру.

Возможно, это и было нужно, но не похоже, что помогло. Согласно воспоминаниям его друга по вузу Фергюссона, однажды он попытался вывести склонного к депрессиям Оппенгеймера из подавленного состояния шуткой о том, что женится на его девушке. Роберт прыгнул на Фергюссона и стал душить. К счастью, тот успел пояснить, что шутил.

Удачно проскочив развилки, ведущие к уголовной карьере, молодой физик понял, что британский воздух ему не совсем подходит. В 22 года он отправился в Геттингенский университет. Там на первый взгляд пошло лучше: его не доводили лабораторией. Но снова сказался характер.

На семинарских занятиях Роберт доминировал в аудитории — не только в силу знаний и гибкости ума, но и из-за хорошо подвешенного языка и эмоционального напора. Что еще хуже, в дискуссиях он был практически непобедим. Как знает любой, кто практиковал нечто подобное в вузе, сокурсники от таких людей, мягко говоря, не в восторге.

Естественно, вскоре остальные студенты его группы во главе с Марией Гёпперт (Нобелевская премия по физике за 1963 год) положили на стол преподавателю Максу Борну петицию с требованием либо заставить Оппенгеймера сидеть на семинарах тихо, либо смириться с тем, что на семинары будет ходить он один. Борн вырулил из положения и привел Роберта к более скромному поведению. 

В итоге энергия, не выплеснувшаяся на семинарах на сокурсников, частично досталась преподавательскому составу. По крайне мере, после выпускного экзамена 1927 года принимавший его у Оппенгеймера Джеймс Франк (Нобелевская премия по физике 1925 года) прямо сказал: «Хорошо, что все это закончилось. Он уже был на грани того, чтобы начать экзаменовать меня».

Конечно, можно сказать, что мы придираемся. Многие молодые люди в студенческие годы пытались кого-то убить или слишком мозолили глаза однокурсникам и преподавателям. Что ж, все так. Более того, Роберт Оппенгеймер в это же время, всего в 23 года, умудрился написать свою самую цитируемую работу — о приближении Борна — Оппенгеймера, резко упростившем расчеты молекулярных волновых функций и активно используемом в квантовой химии до наших дней. 

Когда мы говорим «резко», то скорее преуменьшаем: например, до 1927 года молекула бензола для расчета волновой функции требовала обработки уравнения с 162 переменными многими десятками тысяч вычислительных шагов. Решение, которое, по правде говоря, надо бы назвать «приближением Оппенгеймера» (именно он предложил его, Борн выступал в качестве старшего соавтора-оформителя), снизило число вычислительных шагов ниже двух десятков тысяч даже в теории, на практике же разница вышла еще больше.

Легализация черных дыр

«Приближение Борна — Опенгеймера» стало первым ярким результатом квантовой химии. Казалось бы, впереди у Роберта было ясное и светлое будущее в этом принципиально новом направлении. Но вмешался случай. Вернувшись в США, он стал сотрудничать с Лайнусом Полингом (Нобелевская премия по химии 1954 года) в довольно фундаментальной работе по прояснению квантовой природы химических связей. Однако она не удалась: Оппенгеймер приехал к Полингу домой, когда его там не было, и предложил жене Полинга свидание в Мексике. Муж об этом узнал, на чем многообещающая научная группа распалась.

Кстати, это единственный известный случай такого отказа ученому. Позже, когда он  предложил роман жене другого своего близкого коллеги физика Толмана, та немедленно согласилась, хотя это и создало для нее серьезные риски.

А вот его успехи в области физики при этом множились. В 1930 году, 26 лет от роду, он предсказал, что у электрона есть античастица — позитрон, с такой же массой. Здесь он добился редкого для ученого результата: теоретически предсказал то, что экспериментаторы открыли только через годы (и получили за это Нобелевскую премию 1936 года).

В 1939 году он сыграл ключевую роль в работе, описывающей нейтронные звезды, и пришедшей к выводу, что при превышении определенной массы они будут коллапсировать в черные дыры. Интересно, что хотя нейтронные звезды открыли в 1967 году, наблюдательное подтверждение вывода о конкретном значении этого предела Оппенгеймера—Волкова все еще не завершено. Крайне редко работа из 1930-х активно занимает астрофизиков через 84 года после своего написания.

Однако по сравнению с его следующей работой эта меркнет. В 1939 году он предсказал коллапсирование достаточно массивных объектов в черную дыру. Теоретические размышления о том, что при какой-то массе объект может сколлапсировать и «закуклиться» так, что свет его не покинет, существовали и раньше — с 1784 года. Однако даже в 1930-х это все еще были общие размышления. Дело в том, что идея эта вызывала глубокое отторжение у целого ряда ученых. Ведь если из какой-то области нашего пространства теряет возможность вырваться что угодно, включая свет, то, выражаясь словами Эйнштейна по близкому вопросу, эта область фактически приобретает черты другой Вселенной. 

Идеи такого размаха и смелости приживаются очень тяжело. Подобно тому, как Эйнштейн некогда публично выступил против работы советского физика Фридмана о том, что Вселенная расширяется, против тезиса о возможности образования черной дыры в 1930-х выступали многие, включая Льва Ландау. Ключевой тезис был: ряд сил может мешать коллапсу массивных объектов в черную дыру, делая ее просто игрой ума теоретиков.

Оппенгеймер первый подошел к вопросу на таком серьезном уровне, чтобы показать, что при достаточно большой массе объекты действительно коллапсируют не в нейтронную звезду, а именно в черную дыру, и что никакие законы физики не мешают такому странному, если задуматься, итогу. То есть полному отсечению области пространства от Вселенной вокруг него.

Полностью оценить ту статью 1939 года можно только из 2023 года — момента выхода книги российского физика Николая Горькавого «Осциллирующая Вселенная». В ней он не просто обобщил ряд своих более ранних публикаций в рецензируемых журналах, но и впервые дал описание реального веса черной дыры в мироздании вокруг нас. В частности, с опорой на данные гравитационной обсерватории LIGO показал, что темная материя состоит из шаровых скоплений черных дыр и что эффекты их слияния отвечают за то, что в космологии называют темной энергией, то есть за ускоряющееся расширение Вселенной. 

Из расчетов, показанных в книге, следует, что Вселенная не будет вечно расширяться. Напротив, в будущем она обречена на сжатие до области в десяток световых лет, где черные дыры за счет массовых слияний резко изменят локальную массу материи во Вселенной, что снова приведет к Большому взрыву, то есть началу нового цикла ее взрывообразного расширения. 

Получается, что Оппенгеймер не просто был «крестным отцом» черных дыр. Он был одним из тех, кто стоял у истоков настоящей революции в наших знаниях о Вселенной. Серьезно ближе нее к ней, из физиков его эпохи, был разве что Эйнштейн.

Не упрощай его без нужды

Где-то до этого момента истории фильм «Оппенгеймер» не слишком отклоняется от исторической реальности. Да, он не содержит важных деталей, особенно о научной стороне жизни Роберта, однако это нормально: скорость передачи информации в единицу времени для фильма намного ниже, чем для книги, и это неустранимо.

Но вот ситуация после 1939 года в кинобиографии описывается с очень серьезными упрощениями, ставящими повествование на грань недостоверности. Нельзя сказать, чтобы упрощения не было до этого: например, зачем-то утверждается, что психические проблемы молодого Оппенгеймера в период его попытки убить будущего нобелевского лауреата были вызваны недостаточным количеством секса в его жизни. 

На самом деле, Роберт с юности умел общаться с женщинами (вообще, его собеседники отмечают, что тет-а-тет он был «гипнотически убедителен» с обоими полами), и нам известно всего об одном случае отказа ему. Но это можно пережить: неточное изложение личной жизни крупного ученого — норма для кино.

Куда хуже ситуация с тем, как там показан атомный проект. Оппенгеймер там проговаривает весьма распространенные в наши дни мысли, которых, однако, сам он, согласно известным и достоверным источникам, никогда не имел. Например, что немцы в честных условиях выиграли бы у американцев в ядерной гонке, если бы не «антисемитизм». Мол, Гитлер в лицо Эйнштейну говорил, что квантовая механика — жидовская лженаука. Якобы поэтому он не даст ресурсов на атомный проект, а без большого количеств ресурсов проект не получится.

Сразу возникают вопросы. Где Гитлер встречался с Эйнштейном? Нам известен ровно один пример: как-то Адольф Гитлер (не представляясь) посетил частную лекцию великого физика по теории относительности. Но вот ни о каких конфликтах там нам ничего не известно. Отзыв Гитлера о лекции был глубоко положительным, хотя он и признавался, что не все понял. Чтобы понять, что значит «уважителен», напомним: посещение было в 1920-х, когда масса немецких физиков жестко критиковали Эйнштейна. Известно ноль (0) негативных отзывов Гитлера о квантовой механике и ровно столько же его негативных отзывов об Эйнштейне. 

Именно поэтому создатели фильма (как и книги, на которой он основан) нигде не отвечают на простой вопрос вроде: когда он называл квантовую механику жидовской лженаукой? И зачем он говорил это, если квантовую механику породили Макс Планк, Эрвин Шредингер и Вернер Гейзенберг? Наконец, кто именно из этих представителей германских народов (с частью из которых Гитлер был лично знаком и состоял в переписке) по национальности еврей? И почему никто, включая их самих, об этом никогда ничего не знал?

Ответ на этот вопрос очень прост: авторы фильма вложили в уста Оппенгеймера то, чего он никогда не говорил. Так вообще часто бывает в произведениях, претендующих на роль научпопа. Кто из нас не слышал о том, как обозреватель «Таймс» в 1895 году ожидал, что в XX веке Лондон утонет в девятиметровом слое лошадиного навоза? Или о первом конгрессе урбанистов в Нью-Йорке, который пытался решить эту же проблему, но не смог?

Слышали практически все: рассказы про «кризис лошадиного навоза» массово распиарены научпопом. Но есть проблема: в реальной жизни такой статьи в «Таймс» никогда не было, как и такого конгресса урбанистов. И вообще вся эта история выдумана очень поздно, лет через сто после периода, которому ее приписывают.

К сожалению, очень многое из того, что показывает фильм «Оппенгеймер» об атомном проекте, проходит по той же категории научпопа, рассказывающего о прошлом, которого никогда не было.

Реальность состоит в том, что немцы, вопреки рассказанному в фильме, никогда не были всерьез впереди американцев. Но никак не из-за «антисемитизма»: ведь именно немцы в 1938 году впервые показали расщепление атомного ядра, тем самым открыв ядерную эру. Именно их открытие в 1939 году заставило итальянского эмигранта в США Энрико Ферми осознать возможность цепной реакции и запустить серию действий, которая в конечном счете привела к началу Манхэттенского проекта.

И проект этот, которым в научной части действительно руководил Роберт Оппенгеймер, с самого начала реализации шел впереди немцев. Но никак не из-за ресурсов. Причиной было кадровое везение: у немцев не было сильных ученых, способных разобраться в ядерных реакциях, а Штатам повезло, потому что у них был Энрико Ферми. 

От этого немцы строили реакторы, которые, во-первых, не могли работать, потому что их неправильно спроектировали. И во-вторых, не имели никаких регулирующих стержней, потому что Гейзенберг ошибочно решил, что цепная реакция в атомном реакторе является самотормозящей (вообще, такой реактор можно сделать, но не в рамках технических возможностей той эпохи), и поэтому никак регулировать его не надо.

Если бы такой реактор вдруг и был построен достаточно грамотно для запуска цепной реакции, то он принес бы немцам не оружейный плутоний, а просто небольшой Чернобыль. Без малейших военных результатов. Все, что могли немцы с такими физиками — лишь имитировать ядерные испытания весной 1945 года, чтобы вбить клин в антигитлеровскую коалицию.

Следовательно, даже если бы немцы выбрали как замедлитель не крайне дефицитную тяжелую воду, а более доступный графит, их атомный проект был бы обречен. Без работающего реактора наработать плутоний из природного урана нельзя. А создать значимое число бомб из урана-235 при тогдашнем технологическом уровне не могли даже США, вложившие в ядерный проект огромные средства. Плутоний был единственным достаточно быстрым путем к серийной ядерной бомбе, а плутоний требовал реактора. Немецкие ученые уступили в понимании реакторной темы Ферми — и именно это, а не что-либо еще определило неизбежность американской победы в ядерной гонке.

В то же время в фильме есть и психологически (и даже исторически) очень точные места. Приведем пример: Оппенгеймер и ряд других физиков все никак не могли позабыть ошибочную серию расчетов Эдварда Теллера (отца водородной бомбы), из которых следовало, что цепная реакция от бомбы якобы может перекинуться на атмосферу Земли, после чего она будет целиком уничтожена ядерным пламенем. 

Сегодня мы знаем то, чего Оппенгеймер и его люди не знали: такое действительно случается. При вспышке сверхновой термоядерные реакции практически мгновенно охватывают огромную часть вещества звезды, после чего планеты у таких звезд (а равно и их соседей) ждет незавидная участь. Если бы этот факт, установленный уже в конце 1940-х, был известен во времена Манхэттенского проекта, физики, вероятно, нервничали бы в ночь перед первыми испытаниями еще больше. Ведь чтобы точно рассчитать, что подобное возможно на звездах, но нереально на Земле, нужны были данные, которыми ученые еще не располагали.

И еще в одном фильм прав, хотя слабо показывает детали этой самой правоты. Оппенгеймер был выдающимся организатором науки, лучше которого, возможно, не получилось бы подобрать. Да, Ферми обеспечил американцам плутоний из реактора-наработчика, и поэтому они могли сделать бомбы быстрее всех. Однако ядерный проект — очень сложная система, в которой далеко не все можно было предсказать заранее.

Так, в апреле 1944 года — как только были получены заметные количества реакторного плутония — оказалось, что в нем кроме плутония-239 есть и приличное количество плутония-240 (сам по себе, в рамках вынужденного деления в бомбе, делится неохотно, но создает помехи цепной реакции плутония-239). Из-за близкого атомного веса разделить их в ту эпоху в нужные сроки было нереально. А с примесью плутония-240 пушечный тип ядерной бомбы, до того считавшийся основным, не сработал бы. 

Оппенгеймер продемонстрировал крайне быструю реакцию в области, которая никогда не была его специализацией. Поговорив с каждым, имевшим мнение по вопросу, он резко перенацелил проект на имплозивную схему — сжатия плутония направленными взрывами со всех сторон. 

Это было очень непростое решение, потому что имплозивная схема была сложнее в реализации, и ее отработка могла просто не успеть закончиться до конца войны. Собственно, ее окончательный вид был утвержден только в конце февраля 1945 года — меньше чем за пять месяцев до первого взрыва бомбы. Роберт оказался чрезвычайно гибким и в то же время достаточно жестким для того, чтобы продавить свое видение плутониевого проекта, несмотря на то что многие тогда считали его слишком рискованным.

Работал ли Оппенгеймер на НКВД?

Большая часть фильма — как и книги «Американский Прометей», на которой он основан, — посвящена показу того, что, несмотря на свою близость к американской компартии (в том числе физическую — в случае наиболее красивых ее представительниц), Оппенгеймер никогда не передавал никакие данные СССР и даже противостоял попыткам такой передачи. 

Почему этому уделяется такое место, понятно. В 1950-х Роберт стал жертвой гонений эпохи маккартизма: у него забрали доступ к закрытой информации, отстранили от всего, связанного с ядерным проектом. Джон Кеннеди хотел исправить несправедливость и подписал бумагу, снимающую вопрос, но был убит, и бумагу о реабилитации вручал уже Джонсон. В 2022 году американское правительство и вовсе заявило, что лишение доступа было некорректным. Фильм следует этому видению как по рельсам — без малейших колебаний или упоминаний фактов, которые противоречили бы общепринятым в современных Штатах тезисам.

Поэтому нам придется упомянуть эти факты самим. Американское государство 1940-х годов было проходным двором, где советские спецслужбы были как у себя дома. Именно их вмешательство в итоге втянуло США в войну с Японией в 1941 году. Но получение данных по ядерной бомбе представляло для Москвы интереса не меньше, чем нейтрализация Японии за счет втягивания ее в войну с Америкой.

Так называемый советский вице-консул Григорий Хейфец провел первую встречу с Оппенгеймером еще в декабре 1941 года, как раз перед официальным стартом Манхэттенского проекта. Как и ряд других сотрудников НКВД той эпохи, он специально получал качественное техническое образование (в его случае Политехнический институт в Йене) для более эффективной разведработы в высокотехнологичных областях. 

Буквально на первых беседах Оппенгеймер упомянул, что разочарован тормозной реакцией американских властей на «письмо Эйнштейна» Рузвельту от 1939 года, через которое американские ученые пытались заставить (как всегда медленно соображающее) государство начать уже что-то делать в области разработки ядерной бомбы.

Иными словами, показанный в фильме Оппенгеймер, который строго избегает самого слова «бомба» и блюдет секреты как может, есть вымысел. После этих вполне информативных данных к теме подключили разведчика Семенова (выпускник американского МТИ, как и Хейфец получал это образование на нелегальном положении).

«Опытный профессионал Хейфец прекрасно знал, как расположить к себе Оппенгеймера. Не могло быть и речи о том, чтобы предложить ему деньги, прибегнуть к угрозам или шантажу с использованием компрометирующих материалов. Благодаря личному обаянию он установил доверительные отношения с Оппенгеймером через его брата Франка, обсуждая сложную ситуацию в связи с нападением японцев на Перл-Харбор и нависшую над миром угрозу фашизма».

А как же быть с тем местом в фильме, где Оппенгеймер заложил посланца от американской компартии, намекавшего ему на передачу данных о ядерной бомбе в СССР? Такой эпизод действительно был, но имел принципиально иной смысл, чем это показано в фильме. Слово генералу Судоплатову, на тот момент курировавшему добычу информации по американскому атомному проекту:

«Однако ряд активистов [американской] компартии продолжали действовать по собственной инициативе. В 1943 году, нарушив полученное от Зарубина [сотрудник советской разведки, просивший их не пытаться контактировать с Оппенгеймером] указание, они, не зная о наших выходах на семью Оппенгеймера, обратились к нему с просьбой о предоставлении информации Советскому Союзу о работах в Лос-Аламосе. Оппенгеймер, опасавшийся раскрытия связей через жену и брата с нашими людьми, вынужден был поставить в известность американские спецслужбы об этой просьбе знакомого физика, связанного с компартией. Это привело к тому, что все связи с видными физиками, участвовавшими в работах по атомной бомбе, были переключены на канал нелегальной разведки и использование специальных курьеров, имевших безупречное прикрытие в глазах американской контрразведки».

В итоге фильм переворачивает реальность с ног на голову: Оппенгеймер не отклонил единичный контакт с предложением дать информацию по бомбе, а лишь отвел от себя подозрения — причем обоснованные подозрения — ФБР, пожертвовав при этом представителем компартии.

Эти действия показывают ряд особенностей Роберта, отличавшие его от большинства физиков той эпохи. Он имел обширные познания в гуманитарных науках и не был так наивен — ни лично, ни политически, — как множество других исследователей, работавших над бомбой. А еще он был исключительно расчетливым, продуманным и склонным к осторожности человеком. Важной его особенностью — часто отсутствующей у крупных ученых — была способность прислушиваться к чужому мнению. В данном случае — к мнению НКВД:

«Лиза Зарубина [советская разведчица, жена двух советских разведчиков] и Хейфец через жену Оппенгеймера Кэтрин убедили Оппенгеймера воздержаться от открытого высказывания взглядов в поддержку коммунистов и левых кругов, чтобы не привлекать внимания американских спецслужб. Они также уговорили Оппенгеймера поделиться информацией с учеными, бежавшими от преследований нацистов. Оппенгеймер согласился это сделать, а также допустить этих людей к научной работе в атомном проекте, если получит подтверждение их антифашистских взглядов. Таким образом, Оппенгеймер, Ферми и Сцилард помогли нам внедрить надежные агентурные источники информации в Ок-Ридж, Лос-Аламос и чикагскую лабораторию».

Поясним, что это значит. Информация от Оппенгеймера по проекту была, в документах НКВД он как источник обозначался прозрачными псевдонимами Роберт и Директор резервации (имелся в виду построенный на индейских землях Лос-Аламос). Как уже отмечено выше, он не был завербован НКВД, в первую очередь потому, что НКВД считал, что вербовать такого человека — контрпродуктивно. А вот помочь ему самому давать информацию Москве — напротив, эффективно.

Но при этом его положение как главного научного администратора атомного проекта делало ценнее всего даже не информацию, которую он передавал лично. Куда важнее были его возможности назначать на определенные посты нужных НКВД ученых. А уже от них конкретные бумаги могли течь в Москву, не ставя под удар Оппенгеймера, который сам почти ничего и не нарушал. Редкость прямых контактов с НКВД и видимое дистанцирование от коммунистов резко снижали вероятность его раскрытия ФБР. Снижали настолько, что даже в 2023 году американское общество (включая тех, кто снимал фильм о нем) пребывает в полной уверенности, что Оппенгеймер был чист. 

Значит ли это, что без сотрудничества Роберта данные из Манхэттенского проекта не попали бы в Москву? Конечно, нет. Глядя в мир американских физиков той поры, несложно заметить, что он был вполне насыщен источниками Москвы. Ими были лауреаты Нобелевской премии Ферми, Сцилард, Гамов… да проще назвать того из «крупняка», кто с НКВД не был связан. Прилично источников было и в Англии. Хотя толку от нее почти не было: местные ученые на пути к бомбе успели сделать много меньше, чем американские.

Вообще у атомного проекта не было шансов остаться секретным. Как пишет тот же Судоплатов: «Проверка ФБР в 1948 году установила исчезновение более 1500 страниц из отчетной документации по созданию атомной бомбы в Лос-Аламосе». Поясним: их украл не НКВД, потому что его сотрудники работали аккуратно и копировали секретные документы, а не вырывали листы из секретных дел с мясом. Исчезнувшие полторы тысячи страницы — это то, что просто потеряли по рассеянности. Примерно так в США и сегодня регулярно теряют ядерные изотопы просто по рассеянности сотрудники соответствующих служб.

Итого: да, Оппенгеймер добровольно работал с русскими, нет, данные по бомбе попали бы в Москву и если бы он не хотел работать с русскими. Попали бы в любом случае, без вариантов. Но нашему современнику стоит пояснить, почему он на это пошел и почему осуждать его за это весьма затруднительно.

Оппенгеймер, как мы уже говорили, имел очень широкое гуманитарное образование — пусть в основном и самообразование. В отличие от типичного естественника, он прочитал «Капитал» — а ведь любой, кто сделал это, понимает, что тут нужны нечеловеческое терпение и настойчивость. Что еще важнее, он в целом представлял, как работает общество — черта и сегодня нетипичная для большинства ученых.

Поэтому он понимал: ядерная бомба у нацистов должна быть уравновешена ядерной бомбой у ненацистов. А еще понимал: когда нацисты кончатся, ядерная бомба ни в коем случае не должна стать монополией США. Если она окажется у противников Штатов, прямая война между носителями ядерного оружия будет слишком опасна, чтобы на нее решились.

В связи с этим Оппенгеймер считал нужным «раздать бомбу» веером. Как констатирует Судоплатов: «Через Роберта и Директора резервации, как именовался в нашей переписке Лос-Аламос, мы получили пять секретных обобщенных докладов о ходе работ по созданию атомной бомбы. Подобный материал был направлен не только нам, но и шведским ученым».

Попросту говоря, Директор резервации хотел, чтобы бомба была и у СССР, и у Швеции, технический уровень которой также вполне позволял создать ядерный боеприпас (по плутониевому пути) без перенапряжения экономики. И это была точка зрения не только Оппенгеймера, но и ряда других его подчиненных:

«Мы понимали, что подход к Оппенгеймеру и другим видным ученым должен базироваться на установлении дружеских связей, а не на агентурном сотрудничестве, и нашей задачей было использовать то обстоятельство, что Оппенгеймер, Бор и Ферми были убежденными противниками насилия. Они считали, что ядерную войну можно предотвратить путем создания баланса сил в мире на основе равного доступа сторон к секретам атомной энергии, что, по их мнению, могло коренным образом повлиять на мировую политику и изменить ход истории».

Разница между Оппенгеймером и другими была в основном в том, что он лучше понимал, как устроены люди, и что некоторые вещи эффективнее всего делаются молча. Другим физикам этого понимания часто не хватало:

«Бор после бесед с Оппенгеймером, очевидно, знавший об утечке информации к советским и шведским ученым, встречался с президентом Рузвельтом и пытался убедить его в необходимости поделиться с русскими секретами Манхэттенского проекта, чтобы ускорить работы по созданию бомбы. Наши источники в Англии сообщили, что Бор не только делал это предложение президенту Рузвельту, но, якобы по его поручению, вернулся в Англию и пытался убедить английское правительство в необходимости такого шага. Черчилль пришел в ужас от этого предложения и распорядился, чтобы были приняты меры для предотвращения контактов Бора с русскими».

За счет своего лучшего понимания людей Роберт передавал информацию скрытно и поэтому относительно безнаказанно.

Хороший фильм, плохой фильм

Разумеется, лишь относительно безнаказанно. В картине точно показана атмосфера маккартистской половины 1950-х в США: хотя осмотрительная манера помощи русским (да хоть бы и шведам) не позволяла противникам Оппенгеймера привести против него никаких конкретных фактов, его отстранили от научно-административной работы, что не было особенно разумным ни с какой точки зрения. 

В этот момент СССР уже получил таких разработчиков ядерного оружия, из-за которых данные об американской работе в этой области для него перестали быть действительно ценными. А вот для США Оппенгеймер как научный администратор все еще мог быть полезен. Но не срослось.

Новая кинобиография Роберта Оппенгеймера до некоторой степени упрощает реальную историю этого ученого. Из него делают какую-то Барби от научного мира: реально сложную часть биографии отрезали, в итоге получилось что-то очень уж пресное. 

Статья о черной дыре в фильме упомянута, но нет даже попытки объяснить, почему она стала важным звеном в цепи космологического переворота, все еще продолжающегося даже в наши дни. Тема сотрудничества с коммунистами вроде бы обозначена — но в итоге нам показали какого-то пугливого конформиста, который вроде бы и не прочь передать русским бомбу, но побаивается и не решается.

Реальный ученый был заметно сложнее и интереснее, чем персонаж фильма. И все же, даже в таком виде кинобиография вполне стоит просмотра. Если вы держите в памяти ее умолчания и упрощения, это неплохая иллюстрация целой эпохи. Эпохи, покончившей с мировыми войнами как минимум на три четверти века. Причем покончившей именно благодаря детищу Энрико Ферми и Роберта Оппенгеймера.