Почему развалился СССР?

В 1980-1990-х годах переход из марксистской модели развития к рыночной испытало множество сравнительно населенных государств, скажем Китай и Вьетнам, Польша и Чехия. Но был нюанс: почему-то за пределами СССР они если и видели кризис (Польша и Чехия), то неглубокий, и выходили из него быстро. И уже через несколько лет становились богаче, чем до смены модели развития. Китай и Вьетнам же вообще не видели при переходе никакого кризиса, а продолжали себе уверенно расти, причем без остановки. 

Не то у нас: в 1991-1998 годах Россия энергично падала, в итоге потеряв ~40 процентов ВВП. Такая глубина спада вне больших войн в остальном мире редко случалась даже в Великую депрессию. Еще хуже было со смертями: в 1990 году в России умерли 1,656 миллиона, а уже в 1994 году — 2,3 миллиона, рост на 38,8 процента. В мирное доковидное время практически невозможно найти современную страну, где всего за четыре года число смертей вдруг взлетает на две трети миллиона в год. Прирост населения — треть миллиона за 1990 год для России — к 1994 году сменился на спад в 0,89 миллиона человек.

Естественно, что эти события вызывают вопросы. И главный из них: можно ли было всего этого избежать?

Гибель СССР с точки зрения микроэкономики: шаг хронологически первый

К 1985 году в СССР к власти пришел Михаил Горбачев. Как и другие советские партработники того поколения, он в марксизм не верил, от проблем советской экономической модели — дефицит, низкое качество потребительских товаров — устал, и хотел, чтобы «было как на Западе».

Но была проблема: эти люди пытались стать Западом, не представляя, как Запад экономически устроен. Копировать чужие успехи, не понимая их природу, очень сложно — вы рискуете начать повторять внешние, формальные признаки. Как в известном примере из военной истории:

«Второго мая 1868 года пехота генерала Головачева по грудь в воде перешла Зеравшан… и обратила бухарцев в бегство… В бой пришлось идти сразу же по переходе реки. Солдаты набрали полные голенища воды, разуваться же и вытряхивать воду не было времени. Наши линейцы становились на руки, и товарищи трясли их за ноги. После этого сразу пошли в штыки на бухарцев. “Халатники” решили, что постигли секрет русской тактики, и месяц спустя при Зарабулаке, подойдя на ружейный выстрел, их первые ряды стали головой вниз, тогда как задние добросовестно стали трясти их за ноги. По совершении этого обряда в победе никто из них не сомневался».

Именно по этому рецепту поступило и руководство страны при переводе СССР на западные рельсы. В Союзе предприятия сами не могли распоряжаться своей прибылью, сбытом и прочим — а на Западе могли. Горбачев и его советники сочли, что нужно такие права предприятиям дать, и это улучшит обстановку. Заодно они решили «усовершенствовать» западные практики, придав им «человеческое лицо»: на предприятиях теперь были советы трудовых коллективов и… право выбора руководителя. В 1987 году был принят Закон о государственном предприятии, который все это и внедрил.

Проблемой было то, что явление, которое в СССР называется предприятием, таковым, как пишет управленец-современник, «на деле никогда не являлось». Предприятие — это нечто, что может само проводить свое финансирование, покупку нужных для своего производства вещей и сбыт того, что оно производит. То есть в Союзе предприятием по факту были только курирующие ту или иную отрасль министерства или их самые крупные главки — их на всю страну было ~600.

Все эти авто-, авиазаводы и прочее были уже не предприятиями, а просто производственными исполнителями в той или иной очень-очень крупной советской корпорации. Не более. Что произойдет, если вы возьмете современную крупную корпорацию и дадите ее промплощадке полную свободу распоряжения выручкой? А ее финансовые отделы, сбыт и закупку сырья и станков выгоните совсем в другую компанию?

Наступит хаос. Такая компания-ампутант начнет судорожно передоговариваться со смежниками, которые, внимание, и сами до того никогда таким не занимались — за них в этом смысле все делали главк или министерство.

Основными проявлениями этого хаоса на уровне простого человека стало резкое нарастание проблемы дефицита с 1988 года (закон вступил в силу 1 января). Причем, говоря объективно, проблема была уже нерешаемой: если до нового закона о ценах могли между собой договориться министерства-предприятия, то десятки тысячи новых «предприятий» были просто слишком многочисленны и слишком малоопытны, чтобы договориться о таком ценообразовании, в рамках которого дефицит хотя бы не рос. 

А ведь дефицит в огромной степени образовывался как раз из-за неверно установленных цен: когда предприятие-производитель производило свой товар так дешево, что не стремилось наращивать его производство.

Микроэкономически это был сильнейший из представимых ударов по позднему СССР. Именно проблема дефицита была тем, что больше всего беспокоило его граждан. То, что после 1988 года он все время нарастал, было главным раздражающим фактором для общества в целом.

Стоит сравнить это с ситуацией в КНР: там никто не отрывал главки от «их» предприятий. Напротив, крупнейшие госкорпорации Китая включили в себя и части вышестоящих госструктур, и сами промплощадки-заводы. И что сегодня?

Китайские госкомпании SAIC Motor, FAW Group, Dongfeng Motor Corporation и Changan Automobile в 2021 году вместе произвели 14,45 миллиона машин, то есть  больше, чем российские автопроизводители (контролируемые зачастую предположительно эффективными иностранными автоконцернацми) выпускают за десять лет. Почему так вышло? Все эти Dongfeng Motor к 1991 году были не просто хуже ВАЗа по моделям, качеству и прочему, а хуже намного.

Но Китай ничего не разрушал: основанные при Мао и в ту пору неэффективные госпроизводители машин в рамках китайских реформ не получали ампутации в виде отсечения главков, отвечающих за финансы, снабжение и сбыт. В итоге они нормально развивались, и сейчас ВАЗ и прочие былые советские гиганты на их фоне смотрятся как некрупные насекомые.

Мог ли СССР вместо разрушения своих предприятий сохранить их, как Китай, переименовав в госкомпании? Теоретически, конечно. Здравомыслящие и на тот момент относительно молодые люди понимали, что все идет не так, и смогли провести закон о госконцернах, позволявший интегрировать министерства/главки и промплощадки. Именно по нему в 1989 году был создан «Газпром», и де-факто по этому же пути — без разрыва со своим министерством — пошел «Росатом». В итоге второй на сегодня — крупнейшая и самая прибыльная высокотехнологичная компания России, а заодно и наш крупнейший высокотехнологичный экспортер.

Но в целом по такому пути СССР пойти не мог. Как отмечают современники событий, сами министры и начальники главков (кроме Черномырдина, обиженного в аппаратной борьбе) не спешили идти в концерны: там бы они остались без номенклатурных привилегий, которые в ту пору ценились высоко.

Следовательно, микроэкономическая катастрофа, заложившая основы раскрутки спирали дефицита, была практически непредотвратима. Руководство СССР не полностью понимало, как работает экономика, но хотело копировать Запад — что резко отличало его от руководства КНР, долго вникавшего в то, как работала их экономика времен Мао. И, что важно, Пекин совсем не стремился копировать Запад (его интересовал лишь рост, а не заимствования) — откуда и все эти его госконцерны, которых на Западе в том же формате не было. 

Гибель СССР с точки зрения макроэкономики: шаг второй

Можно задаться вопросом: но ведь в Польше и Чехии госконцернов по типу «Росатомов»-«Газпромов» и Китая не было. Да, в отличие от Китая и Вьетнама там в итоге был спад — и неслабый. Но все же гораздо менее долгий и сильный, чем у нас. Следовательно, СССР мог бы обойтись без полного экономического самоубийства, которое хоронило его заживо задолго до путча 1991 года. Получается, было что-то еще? Может быть, правы те, кто утверждал, что все дело было в падении цены на нефть? 

Что-то еще было, но это была никак не нефть. Экономист Сергей Блинов справедливо замечает: нефть стоила мало в моменты, когда у СССР еще не появились фатальные проблемы. А вот когда они стали появляться, нефть росла.

В октябре 1988 года нефть стоила 12 долларов за баррель, в октябре 1990 года — 36. Тройной рост, но СССР от него почему-то не то что не стало лучше, но и на вид поплохело. В 1991 году пошел явный спад — еще радикальнее обостривший дефицит и подталкивавший общество к крушению. В чем же дело?

Ключевая причина крупных экономических кризисов мирного времени, как десятки лет назад установил Милтон Фридман, — падение объема денежной массы (в национальной валюте). В условиях стран с заметной инфляцией, добавляет Сергей Блинов, ключевая причина — падение объема денежной массы с учетом инфляции.

И если мы взглянем с этой точки зрения на поздний СССР, то увидим нечто невероятное. В январе—апреле 1991 года — буквально в месяцы — объем денежной массы в Союзе упал… почти на 30%.

Для сравнения: ни в одном из годов Великой депрессии в США М2 не снижалась быстрее чем на 12 процентов. За целый год — а никак не за четыре месяца. Если бы в американской экономике в январе—апреле 1991 года кто-то уронил бы денежную массу с учетом инфляции на тот же уровень, что и СССР, там настала бы вторая Великая депрессия. Без вариантов. Только более жесткая, чем первая, и сжатие денмассы было бы жестче. Как же советскому руководству удалось так мощно ударить по своей экономике? 

К 1991 году Михаил Горбачев понял, что его предыдущая экономическая политика (и советники по ней) не очень успешна. В поисках новых талантов он назначил первого и последнего премьера СССР — Валентина Павлова.

В то время была популярной — а у многих людей старшего возраста она популярна и в наши дни — идея о том, что избыток денег ведет к дефициту (при командной экономике) и росту цен (при рыночной экономике). Нашим современникам может быть трудно это себе представить, но в ту пору многие люди думали, что денежно-товарное обращение устроено просто, как задача про бассейн для третьего класса. Если в экономику по трубе «втекает» денег на такую-то сумму, а «вытекает» — в виде товаров — на меньшую, то бассейн начнет опасно переполняться, то есть в экономике наступит «денежный потоп». То есть ситуация, когда деньги вроде бы есть, а купить на них товары сложно (дефицит в советской экономике). При рынке, соответственно, денежный потоп означает рост цен.

Разумеется, как знает любой выпускник хорошего экономфака, к реальной жизни эта схема не имеет отношения. На самом деле экономика — это два сообщающихся бассейна, в первом — товарное производство (плюс услуги), а во втором (более обширном и чуть более приподнятом) — банковские вклады и прочие средства инвестирования. И банковские срочные вклады, и гособлигации и прочие «инвестиционные активы» такого рода прямо связаны трубами с первым бассейном — товарного производства. 

Важное отличие реальной экономики от бассейнов — что оба ее «бассейна» могут менять объем. Бассейн товарного производства может менять объем со скоростью роста или спада экономики. А бассейн с вкладами и облигациями — намного быстрее. Со скоростью изменения процентов, выплачиваемых по вкладам и облигациям с учетом инфляции (последние три слова очень важны).

Дефицит и инфляция наступает не от того, что воды (денежной массы) в бассейн, как думал Павлов, подают слишком много. Они наступают только тогда, когда воду в первый бассейн наливают, а второй уже заполнен — и его объем никто не увеличивает.

Валентин Павлов решил, что проблему с дефицитом можно решить очень просто: взять и воду из бассейна аварийно слить.

Для этого он в январе 1991 года провел «павловскую реформу»: крупные купюры внезапно потребовали обменять на новые всего за три дня, что было заведомо невозможно исполнить полностью. Те купюры, что население не успело обменять, объявлялись недействительными, что сжимало денежную массу, или, по мысли Павлова, вело к снижению остроты дефицита.

На практике снижения остроты дефицита не произошло — население оказалось очень быстрым, и спалить вышло только 8 миллиардов рублей. Павлов понял, что малой кровью не обойтись, и задумался о большем. С 1 апреля того же года цены резко подняли, примерно вдвое в течение месяца. 

В чем была идея? Реальная денежная масса при таком шаге должна была существенно сократиться. Конечно, не вдвое (ведь параллельно шла эмиссия рублей), но солидно. Так и вышло — на 30 процентов. 

К сожалению, решить так проблему дефицита товаров (или роста цен, если у вас рынок) невозможно. Потому что резкий слив воды из первого бассейна (снижение денмассы) означает,что в него водопадом хлынет вода из второго бассейна.

Что это значило на практике? Граждане, увидев, что повышение цен ополовинило стоимость их сбережений — а проценты по вкладам не выросли, что очень важно, — бросились снимать деньги со счетов и вкладывать их уже хоть во что-нибудь. Пока новый рост цен не уничтожил оставшуюся половину стоимости. Хоть в доллары с черного рынка (в Москве), хоть в мешок сахара на балконе (в провинции).

Могло ли быть иначе? Мог ли Павлов не сжать денмассу на 30 процентов, устроив финальное для советской истории пикирование — и дефицит товаров, и скачок цен?

Чтобы достоверно выяснить, что макроэкономическое самоубийство СССР было неизбежно, можно обратиться к данным более позднего эксперимента — гайдаровского. Итог действий Егора Гайдара был ровно тот же, что и Павлова: ликвидация, в огне инфляции, «лишних» денег на сберегательных счетах населения. Только вместо повышения цен в два раза Егор Тимурович разрешил поднимать их неограниченно (либерализация цен). Что цены послушно и исполнили, отчего выросли во много раз за один 1992 год.

И в 1992 году тоже считали, что обесценивание вкладов населения уберет из экономики лишнюю денмассу. Это кажется невероятным: только что, в прошлом году Павлов это уже пробовал, и получилось ровно наоборот. Как можно было повторить его действия, не извлечь из них никаких уроков?

Элементарно. Поколение реформаторов, воспитанное при СССР, психологически осталось большевиками, как и их отцы и деды: наталкиваясь на сопротивление народа, которому они так стремились принести пользу, они не меняли свое поведение, а лишь сильнее принуждали народ к тому, что считали добром. Во что бы то ни стало.

Чтобы избежать коллапса, нам нужны были экономисты, не воспитанные в духе большевистского обращения с народом в стиле «Плохо убирает снег — взять заложников. Слишком много покупает товаров — лишить денег».

Нужны были люди, которые поняли бы, что надо поднимать проценты по вкладам в банках так, чтобы они все время на несколько процентов оставались выше инфляции. То есть чтобы вода из первого бассейна вытекала не по аварийному варианту — через борт, затапливая экономику и мешая ей жить, а по нормальному, во второй бассейн со сбережениями.

Да, экономисты Польши или Чехии тех лет тоже не действовали идеально. Но у них была важная отличительная черта: они не управляли экономикой по-большевистски. У них не было идеи: надо отнять у масс лишние деньги, а для этого не поднимать процентные выплаты по вкладам несмотря на инфляцию. Что и спасло их экономики от по-настоящему разрушительного кризиса при переходе к рынку. Ведь они так и не увидели радикально денежного сжатия а-ля Павлов—Гайдар.

Гибель СССР с точки зрения политики: шаг третий

Можно возразить: да, экономически там все было плохо. Но так ведь после крушения СССР экономически все стало намного хуже. Падение ВВП на 40 процентов в девяностых случилось ведь относительно последнего советского года. То есть какими бы ни были проблемы советской власти на экономическом фронте, вряд ли они убили СССР. Иначе от России к 1998 году — с ее проблемами в экономике намного хуже позднесоветских — не осталось бы даже рожек да ножек.

Реальная картина чуть сложнее. Россия 1990-х, в общем-то, тоже вполне пыталась разваливаться — вспомним Чечню или объявление суверенитета Татарстана. Не могла она этого сделать только по одной причине: Ельцин. Этот человек посылал танки стрелять по парламенту, если тот принимал не те решения, что ему нравились. А заодно и по тем, кто хотел устроить вооруженную борьбу против Москвы.

Увидев это, всерьез идти на выход из России могли только люди, лишенные воображения. Все остальные были вполне способны примерить на себя кадры центрального ТВ с руинами Грозного и прийти к выводу, что такой Париж не стоит мессы. В этом смысле готовность Бориса Николаевича к применению вооруженного насилия в политике в значительной мере спасла страну от куда больших проблем.

Почему для спасения СССР не применялась стрельба из танковых орудий, как в России Ельцина? Ответ на этот вопрос лежит в политической области. В двух словах его можно обобщить так: Михаил Горбачев.

С формальной точки зрения СССР мог распасться в любой момент, потому что так было записано в его Договоре об образовании от 1922 года (пункт 26). Вообще говоря, реальных крупных государств с таким правом выхода не существует: если любой штат США, например, захочет подобного, он кровью умоется, как это уже было при попытке отделения группы штатов в 1861-1865 годах. Идея о свободном выходе по желанию противоречит самой концепции единого государства: она означает, что часть страны в любой момент может перекрыть любой закон, принятый в центре, просто объявив о своем выходе из состава государства.

Однако в советской верхушке в 1922 году это никого не волновало. Потому что любого руководителя отдельной республики, который бы рискнул этим пунктом воспользоваться, расстреляли бы после непродолжительного суда, как это вообще было в обычае советского государства до 1953 года. После 1953 года такого человека отправили бы в психушку.

Однако в период правления Горбачева ситуация оказалась принципиально иной. Недовольных больше никуда не сажали, но скорректировать законы до состояния других государств без по-советски эффективного репрессивного аппарата — тех же США, где нет права свободного выхода — Горбачев почему-то не стал.

В итоге первая декларация о выходе из СССР была принята еще в 1988 году — за три года до путча 1991 года. И именно это было началом конца с политической точки зрения. Увидев, что черный воронок с людьми в белых халатах за эстонскими партдеятелями не приехал, вскоре аналогичные документы приняли другие прибалты, Азербайджан и даже… Нахичеванская АССР, хотя, само собой, у нее, как у автономной республики, таких прав никогда не было. И даже на это прямое нарушение законности Михаил Горбачев отреагировал как? А никак. Никому ничего за это не было.

Любой, кто представляет устройство общества, понимает: если вы позволяете заявлять о независимости кому угодно, включая тех, у кого на это нет даже формальных прав, то ваше общество уже мертво. То, что в телевизоре еще показывают какого-то человека, называемого президентом, — это остаточные явления, вроде подергивания конечностей у курицы с отрубленной головой.

А 12 июня 1990 года заявила о своем суверенитете и Россия: теперь ее законы были первичны над законами СССР. Когда сердце государства внезапно говорит, что ее собственные законы важнее законов государства в целом, достаточно очевидно, что политически перед нами зомби-государство.

Как реагировал на это все Горбачев? Игнорируя саму природу государства — основанной, как показал еще Вебер, на монополии на применение насилия, — Горбачев не хотел применять насилие вообще. Однако государство, не применяющее насилие для своего сохранения, — оксюморон, потому что конструкция, основанная на монопольном использовании чего-то, не может существовать, если у него нет этого чего-то.

Вместо этого он в декабре 1990 года предложил «с учетом сложившихся реалий» обновленный вариант союзного договора. Который всего лишь закреплял уже случившийся, как его тогда называли, «парад суверенитетов» — и ничего не менял по сути. Как верно отметил Руслан Хасбулатов впоследствии, единственное отличие обновленного союзного договора по Горбачеву от более позднего СНГ было бы в том, что в первом был бы еще и «бесправный президент».

Да, формально Горбачев пытался выторговать во время новоогаревского процесса какие-то налоги для союзного центра. Без таких налогов у него просто не оставалось бы финансовой самостоятельности. Однако на практике на этот налог не согласились республики — и Горбачев снова ничего не сделал.

Государство под названием СССР исчезло потому, что его возглавлял человек, имеющий достаточно смутное представление о природе государства и о том, что необходимо для их выживания. 

Представим себе на его месте Ельцина. Если бы при нем кто-то объявил о суверенитете — не под лидерством Москвы, а именно о реальном суверенитете, то есть о примате своих законов над законами центра, — он бы поступил так же, как поступал в свое время на посту президента России. И никакой пункт 26 от 1922 года его бы не остановил, как не остановило в свое время от посылки танков для стрельбы по парламенту отсутствие, откровенно говоря, законных прав на это.

Поэтому с исторической точки зрения вопрос «почему развалился СССР» надо переформулировать. Более конкретно он звучит так: почему СССР возглавил Горбачев?

В самом общем виде на него можно ответить так. До 1980-х СССР возглавляли люди, которые либо с помощью заговора приходили к власти силовым путем (до Хрущева), либо кого-то с помощью заговора снимали с государственных постов (Хрущев и Брежнев). При таких людях СССР распасться не мог, это сто процентов. Они просто позвонили бы в КГБ, и декларанты из Эстонии 1988 года поехали отдыхать от тяжких обязанностей госслужащего среди умеренно девственной природы. А глядя на них, и остальные лишний раз рисковать не стали.

Китаем правил человек, не выбранный другими членами ЦК за отсутствие воли к борьбе, а, напротив, тот, кто всю жизнь проявлял избыток воли к борьбе: Дэн Сяопин (на фото он показан после прихода к власти в возрасте 75 лет). С исторической точки зрения СССР мог выжить, только если бы начал переход к рыночной экономике еще во времена, когда еще были живы такие же, как Дэн Сяопин, но пришедшие к власти через борьбу.

Горбачев был одним из немногочисленных советских правителей, пришедших к власти не в результате заговора. Он стал первым потому, что его выбрали другие члены Политбюро, выбрали за то, что он казался им достаточно слабым, чтобы не угрожать положению никого из них. При нем они могли бы действовать так, как будто бы его не было — плюс, не рискуя, что глава ЦК их за что-то начнет прижимать. Потому что Горбачев не умел прижимать, собственно почему он и оказался компромиссной фигурой, против которой никто не возражал.

18-го [08.1991 года]… Приезжали товарищи [группа будущих членов комитета ГКЧП], Горбачевым было объявлено: делайте сами, что хотите, я болею, я в отпуске… понимаете? И понятно, что там приняли решение ввести чрезвычайное положение.//— Михаил Сергеевич понял, что сделал много ошибок, и поэтому отказался ехать в Москву. Ему предлагали поехать вместе с этой группой и от имени президента принять все необходимые решения, но он сказал, у меня там есть заместитель Янаев, у меня там [премьер-министр] Павлов, вот езжайте и принимайте решения, я больной и нахожусь в отпуске. Это были его слова. Теперь делайте вывод: он просто-напросто изолировался, чтобы не принимать каких-то решений, которые он боялся всегда принимать в нужные моменты
СВИДЕТЕЛЬСТВО ГЕНЕРАЛ-МАЙОРА КГБ ВЯЧЕСЛАВА ГЕНЕРАЛОВА, В ДНИ АВГУСТОВСКОГО ПУТЧА — НАЧАЛЬНИКА ОХРАНЫ ПРЕЗИДЕНТА СССР МИХАИЛА ГОРБАЧЕВА В ФОРОСЕ

Люди, главное сильное качество которых в том, что они никому не мешают, в конечном счете крайне редко проявляют какие-то иные способности, кроме той самой способности никому не мешать. У Михаила Сергеевича действительно был примирительный характер, потому что он пришел к власти неправильным путем отрицательного отбора. Отбора по принципу «ни у кого не вызывает возражений».

Здесь и лежит ответ на вопрос, почему СССР, переживший в 1988-1991 годах большие экономические сложности, развалился, а Россия, которая в 1991-1998 годах столкнулась с намного более серьезными проблемами, нет. Ельцин пришел к власти через выборы, через борьбу. Можно сказать, что это были выборы, где ни один из кандидатов, мягко говоря, не вызывал восхищения. И это правда, достаточно вспомнить, что Ельцин там был объективно лучше остальных. А куда этот лучший привел свое общество в 1990-х, мы все знаем.

Но каким бы слабо подготовленным к управлению огромной и сложной страной он ни был, он был выбран. Люди выбрали его не за то, что он не вызывал ни у кого возражений. Напротив, его пресловутое падение с моста, не совсем полный комплект пальцев и прочее уже тогда наглядно говорили широким массам, что личность перед ними, скажем так, неоднозначная.

Однако граждане сделали свой выбор в его пользу, потому что видели: он может бороться. Он может вырвать у центра то, что центр ему давать не хочет, даже если при этом ему и надо идти против закона. Эти качества импонировали избирателям. И, что характерно, избиратели выбрали более волевого человека, чем члены ЦК КПСС в случае Горбачева.

Каким бы ужасным ни был итог этого выбора в виде миллионов избыточных смертей девяностых или беспрецедентного для мирного времени спада тех лет, выбор этот был верным.

Выбрав кого-то еще — без разницы кого, — народ не получил бы лучшего итога, потому что в смысле понимания экономики все потенциальные правители той эпохи были равноценны. Но вот выбрав кого-то менее энергичного, более похожего на Горбачева, чем Ельцина, народ на самом деле рисковал остаться без страны и во второй раз. Увидев, как разваливается не только СССР, но и его преемница — Россия.