Почему Красная армия не взяла Берлин зимой 1945 года, хотя вполне могла?

Восемьдесят лет назад, 14 января 1945 года, 1-й Белорусский фронт под командованием Георгия Жукова начал свое участие в Висло-Одерской операции. Хотя сделал он это на двое суток позже 1-го Украинского, действовавшего к югу, двигался вперед намного быстрее, отчего зашел куда дальше.

Настолько далеко, что Василий Чуйков, командовавший 8-й Гвардейской армией на направлении главного удара, в 1964 году прямо говорил и писал: «Наши войска… могли бы в начале февраля развить дальнейшее наступление на Берлин, пройти еще восемьдесят-сто километров и закончить эту гигантскую операцию взятием германской столицы с ходу».

Жуков отреагировал горячо: «В. И. Чуйков построил свои воспоминания так, чтобы, прежде всего прославить себя и опорочить мою деятельность как представителя Ставки ВГК и командующего Первым Белорусским фронтом в период проведения Висло-Одерской и Берлинской операции».

На публичных дебатах по этому вопросу резко выступили против тезисов Чуйкова и многие генералы 1-го Белорусского, но тот не впечатлился и в конце дебатов сказал, что все равно уверен в своей правоте.

В XXI веке историк Исаев оценил заявления Чуйкова так же негативно: советские войска «вряд ли бы дошли до города и подняли знамя над Рейхстагом. Это практически однозначно».

Аргументация Жукова, его генералов и того же Исаева выглядит разумно: 1-му Белорусскому фронту, если бы он пошел на Берлин, угрожал удар с севера, от немецкой группировки в Померании. Что хорошего в походе на столицу врага, если под ее стенами ты попадешь в котел, как Красная армия в 1920 году близ Варшавы?

Однако к концу этого текста читатель, скорее всего, встанет на сторону Чуйкова, а «верхние штабы» станет считать виновниками серии очень грубых ошибок. Попробуем разобраться почему.

Почему вообще во время Висло-Одерской операции возник шанс на взятие Берлина?

На первый взгляд Висло-Одерская операция (12 января — 3 февраля 1945 года) — образец для любой глубокой операции: и в 2025 году нет ни единого примера такого же размаха, скорости и числа участников. Войска Жукова 14 января начали наступать от Вислы, а уже 31 января оказались на западном берегу Одера. Полтысячи километров за 17 дней против сильнейшей армии окружающего СССР мира — очень значимый результат.

Блеск жуковского руководства легко видеть, если сравнить его успехи с соседним 1-м Украинским фронтом под командованием Конева. Фронт Жукова в операции из 1,12 миллиона человек потерял 17 тысяч убитыми — 1,55 процента. Фронт Конева из 1,08 миллиона человек — 26 тысяч, или 2,42 процента. При этом Жуков за 19 суток своего участия в операции продвинулся на 500 километров, а Конев за 22 суток — только на 400 километров. Причины жуковских успехов, если почитать мемуары работавших с ним людей, достаточно понятны:

«…мы вели постоянную и целеустремленную разведку. Ни в одной операции [Великой Отечественной войны] до этого она не была поставлена так, я бы сказал, фундаментально. Командующий фронтом Г. К. Жуков уделял ей исключительное внимание, он потребовал от нас вскрыть характер и систему обороны противника на всю тактическую глубину…»

Его фронт точно знал, когда противник отводит смены в тыл, и нанес удар в то время суток, когда в траншеях был максимум людей. Участники событий вспоминают первые траншеи, из которых не было выстрелов: перепрыгивая их, советская пехота видела там только немецкие трупы. Это и неудивительно, потому что по количеству артстволов Красная армия намного превосходила Вермахт, хотя немецкая промышленность и была значительно сильнее советской.

У соседних фронтов так не получилось: они менее тщательно провели разведку первой линии, и в ряде случаев их артподготовка пришлась по почти пустым окопам, слабо затронув глубину.

Не менее важная отличительная черта жуковского руководства: он ориентировал танковых командиров обходить узлы сопротивления противника, даже если там десятки тысячи солдат, и двигаться дальше, не опасаясь за свои тылы. А обойденные узлы сопротивления добивали уже пехотные армии. У Ивана Конева на фронте такие обходы были несколько реже, часто танкисты теряли лишнее время, выбивая противника из городов — дорожных узлов.

Но эта же скорость создала и описанные выше напряженные дебаты: а могла ли Красная армия тогда не просто выйти к Одеру в январе 1945 года, но и взять в середине февраля Берлин?

Чем быстрее наступают войска в глубокой операции, тем ниже их потери. Ведь противник, выбрасывая свои резервы к фронту, при высоком темпе наступления не успевает занять ими оборону, окопаться. Наступающие танковые клинья застигают резервы в открытом поле, расстреливают их с ходу, давят гусеницами, рассеивают. В результате тот, кто наступает быстрее, получает все меньше сопротивления: резервы противника ведь не бесконечны.

Чуйков, а за ним и Жуков в мемуарах отмечают, что в результате всего этого к началу февраля 1945 года на берлинском направлении у противника остались очень малые силы: занять город было можно. Жуков прямо говорит: еще 26 января того года он внес в Ставку предложение бить на Берлин без остановки. И та это решение утвердила. И до самых первых чисел февраля все в этом направлении и шло. Жуков 4 февраля отдал войскам «ориентировку»:

«Противник перед 1-м Белорусским фронтом каких-либо крупных контрударных группировок пока не имеет. Противник не имеет и сплошного фронта обороны… Задачи войск фронта… стремительным броском 15-16 февраля взять Берлин».

Выходит, Чуйков и Жуков до самого конца Висло-Одерской операции мыслили одинаково: она не должна быть Висло-Одерской, она должна стать Висло-Эльбинской. Нужно брать Берлин.

Почему РККА не взяла Берлин в феврале 1945 года: версия Жукова и всех-всех-всех

В точке 4 февраля произошел перелом в настроениях Жукова и большинства советских генералов. Георгий Константинович объясняет его просто: противник создал ударную группировку на северном, голом фланге 1-го Белорусского фронта, в Померании, и хотел ударом оттуда срезать советский клин, тянувшийся к Берлину.

Звучит угрожающе, но есть проблема. Послевоенным историкам прекрасно известно, что в померанской группировке немцев было около 30 дивизий (в эквиваленте), причем, откровенно говоря, ряд из них был сильно побит жизнью. Даже со всеми тыловиками это порядка 400 тысяч человек, менее тысячи танков, и часть из них на это направление немцы подтянули уже только весной, а не в феврале.

А у советских войск в Висло-Одерской операции два миллиона человек и семь тысяч танков и самоходок, основная часть из которых — у Жукова. Закрыться от удара с севера тысячей танков и 300 тысячами человек было более чем реально. К тому же часть сил 2-го Белорусского фронта Рокоссовского тоже оказывала, пусть и умеренное, давление на немецкие силы в Померании. На штурм Берлина, где в феврале 1945 года почти не было сил, Жуков все еще мог выделить тысячи танков и сотни тысяч человек. Почему же он этого не сделал?

В его мемуарах ответ на этот вопрос не найти. И скоро мы поймем, почему.

Забивание шурупов молотком

О причинах крайне нетипичной для Жукова сдержанности в феврале 1945 года можно догадаться, если почитать про то, что в эти дни происходило на плацдармах его фронта за Одером, в 70 километрах от Берлина. А происходило там примерно следующее. Противник сначала час молотит артиллерией и тучами самолетов — немцы здесь сделали пять тысяч самолето-вылетов в пару дней начала февраля — в итоге от противотанковой батареи остается одна пушка. А у той — целых 13 снарядов. «Командир пушки» долго думает перед каждым выстрелом: а стоит ли оно того? Промажешь — и дальше будешь стрелять в танки из пистолета.

Сами собой возникают вопросы. Ладно, допустим советская авиация и в 1945 году не очень хорошо справлялась с немецкой, в этом материале мы подробно объясняли почему.

Но артиллерия? У 1-го Белорусского фронта было 20 тысяч артсистем. Как так вышло, что противник легко обстреливал его войска и спокойно бомбил их? Где была их мощнейшая артиллерия, включая зенитную? Да, часть отстала, но и у передовых частей у Одера стволов было немало. Почему молчали, а не подавляли артиллерию противника контрбатарейной борьбой?

Ответ на этот вопрос мы найдем в воспоминаниях заместителя командующего фронтом по тылу жуковского фронта генерала Николая Антипенко:

«Обеспеченность войск боеприпасами и горючим ко времени выхода их на Одер составляла 0,3-0,5 боекомплекта и 0,5 заправки. Этого хватило лишь для ведения боев за захват и удержание плацдармов на Одере. Говорить, что в этой ситуации надо было идти безостановочно на Берлин, чтобы взять его 10-12 февраля, по меньшей мере легкомыслие».

В норме 0,3-0,5 боекомплекта — это 18-30 снарядов. На несколько часов интенсивного боя. Это — реальная причина из тех, по которым Жуков боялся закрыться с севера частью сил и основными идти на Берлин. Войск у немцев в Берлине еще мало, но снарядов прилично, там их склады. А что толку от советских пушек и танков без снарядов и солярки?

Прежние вопросы сменяет другой: кто вообще додумался наступать с таким снабжением?

Антипенко не скрывает: никто. Вообще-то Висло-Одерскую операцию планировали нормально, по-людски и заблаговременно. Еще в октябре 1944 года фронт подал в Ставку план по обеспечению будущего наступления, и план разумный: основную железную дорогу Варшава — Лодзь, на правом фланге будущего удара, в ходе наступления надо было перепрошить на русскую колею. По ней, естественно, предполагалось пустить советские паровозы. Вспомогательную, однопутную железную дорогу на Демблин, шедшую по левому флангу фронта, можно было восстановить без изменения колеи. Сохранить ее узкой, европейской, предлагали, чтобы использовать трофейные паровозы и вагоны.

Обе дороги оставить на узкой колее было нельзя: чтобы перегружать десятки тысячи тонн снарядов и горючего, нужно как-то поднимать огромное количество грузов в сутки с советских вагонов у нашей границы, и перегружать на европейские вагоны по ту сторону границы. Таких систем просто не могло хватить для огромных нужд миллионного фронта.

Однако инициативу фронта зарубил транспортный комитет Государственного комитета обороны, а точнее — входящий в него нарком путей сообщения Лазарь Каганович. Способности этого деятеля еще в 1942 году привели его к увольнению с поста наркома, но затем Сталин решил дать ему второй шанс и вернул на наркомат.

Как писал про Кагановича-транспортника генерал Андрей Хрулев: «Работа железнодорожного транспорта резко ухудшилась главным образом потому, что нарком путей сообщения не признавал вообще никаких советов со стороны сотрудников НКПС… Каганович… кроме истерики ничем не отвечал на эти предложения и советы».

Лазарь Моисеевич рассуждал просто: если перешивать на советскую колею, то ему придется отдать фронту часть своих паровозов. А отдавать свое он не любил, почему неоднократные обращения фронтов и зарубил.

За столь же выдающиеся успехи во внутристрановых перевозках Кагановича сняли второй раз 20 декабря 1944 года. Но, к сожалению, его решение сразу отменить забыли.

Тем временем 14 января 1945 года фронт Жукова пошел вперед, по мере наступления восстанавливая главную железную дорогу в своем секторе на европейскую колею (ведь на перепрошивку не было ни приказа, ни средств). Это было не очень просто, потому что на западе рельсы крепили к полотну шурупами, а погода в том январе была с частым обледенением. Завинчивать обледенелые шурупы сложно, поэтому их часто забивали кувалдой. К 29 января — в рекордный срок! — дорогу восстановили. Правда, европейские железные дороги, не привыкшие к такому обращению, реагировали плохо: были случаи схода поездов.

Но все это поблекло перед последующим. Ставка стала получать от всех фронтов сообщения, что перегружать вагоны с советских кусков дороги на зарубежные войскам нечем, поэтому надо перешивать европейские дороги на нашу колею и гнать по ним наши паровозы и вагоны. Недолго думая, она приказала срочно перешить основные «железки» в ходе наступления на советскую колею.

Только что забивавшие шурупы тыловики 1-го Белорусского стали всеми правдами и неправдами доставать их обратно (хотя с забитым шурупом это не очень просто) и перекладывать рельсы на другую ширину. С неимоверными трудностями все это было сделано. Но перешивка заняла еще две недели. До середины февраля никакие поезда по главной железной дороге фронта — готовой для движения еще 29 января — так и не пошли.

Но если ваши войска две недели сидели на голодном снарядном пайке, то быстро пополнить их запасы для достаточных для наступления двух боекомплектов не выйдет. Нужна пара недель. А за это время немцы подтянули побольше войск и к Берлину, и в Померанию. Наносить сходу удар на немецкую столицу стало слишком поздно: никакого «сходу» после трех-четырех недель стояния на плацдармах за Одером уже не было. Немцы окопались и создали прочную оборону. Пришлось долго и упорно готовить куда более крупное и кровавое наступление, ставшее известным как Берлинская операция.

Теперь, когда мы знаем всю эту историю, не приходится спрашивать себя: а почему в начале февраля 1945 года советские войска на Одере остались с 13 снарядами на восемь танков противника? Почему их полевая артиллерия в основном молчала, а танки и самолеты не видели горючего вовремя?

Все просто: товарищ Сталин решил дать наркому Кагановичу еще один шанс. И в итоге непреднамеренно дал его Гитлеру.

Не только Каганович

Но не стоит винить Лазаря Моисеевича слишком сильно. На самом деле, был еще один виновный в том, что взять Берлин в феврале 1945 года не удалось: Верховный главнокомандующий.

Дело в том, что в 1942-1944 годах Жуков, формально не будучи главой Генштаба, серьезно влиял на все принимаемые планы. И потому, что начальник ГШ Александр Василевский был его другом, и потому, что как заместитель верховного главнокомандующего имел весомое слово по поводу планирования стратегических наступательных операций.

А в ноябре 1944 года Сталин решил его с этой должности снять и поставить на 1-й Белорусский фронт. Почему, точно не известно. Но сам Жуков думал, что Сталин хотел, чтобы операции финального периода войны прошли под его единоличным руководством. Без слишком норовистых заместителей главнокомандующего.

Вдобавок Василевский, формально будучи начальником Генштаба, реально был в разъездах на фронтах, «помогая» их командующим. В итоге оперативное планирование осталось на молодом и покладистом Алексее Антонове, что означало — по сути на Сталине, идеи которого Антонов оформлял и детализировал.

В результате ГШ принял ряд странноватых решений. Например, Жуков в том же ноябре 1944 года предложил Сталину взять две армии у прибалтийских фронтов, которые блокировали прижатые к морю немецкие группировки в Прибалтике, давно отсеченные на суше от остальных немецких сил. Предложение имело большой смысл: наступлений в Прибалтике советские войска толком не вели. А эти две армии Жуков предлагал бросить на Восточную Пруссию, чтобы зачистить ее от немцев до начала наступления в Польше, будущей Висло-Одерской операции.

Не объясняя причин, Сталин это предложение отклонил.

Но самые странные решения Ставки (читай: Сталина) были, конечно, впереди — и касались они как раз Висло-Одерской операции. По исходному плану в ней воевали три советских фронта: Константина Рокоссовского (2-й Белорусский) сильно севернее Варшавы, Жукова («напротив» Варшавы) и Конева (в южной Польше).

И 13-20 января 1945 года все так и шло: 2-й Белорусский наступал на запад. У Рокоссовского было существенно меньше сил, чем у соседей с юга — только 0,88 миллиона человек, плюс не лучшая местность, поэтому его войска набрали высокий темп наступления на запад только к 19 января 1945 года, а не 16-му, как у Жукова. Все же прорыв был достигнут, началось быстрое продвижение.

Впрочем, тут же кончилось: из Ставки вдруг позвонили и сказали, что концепция изменилась. Оказывается, сил у 3-го Белорусского фронта, который севернее фронта Рокоссовского, не хватает, и он в одиночку Восточной Пруссией овладеть не может. Конечно, сил хватило бы, если Ставка приняла предложение Жукова о двух армиях из Прибалтики, но об этом Рокоссовскому говорить не стали. Зато сообщили другое: он теперь наступает не на запад, а на север, отсекая восточно-прусскую группировку немцев от моря. А потом — на восток, помогая 3-му Белорусскому фронту ее уничтожить.

«Пожалуй, и падение Берлина произошло бы значительно раньше»

Конечно же, на практике нельзя взять и развернуть только что вошедший в прорыв фронт «вокруг компаса» без тяжелых последствий. И они немедленно наступили: удар на север никто не готовил, части были не в той конфигурации, пока их перестраивали, противник сам успел начать переброску резервов навстречу фронту Рокоссовского, и так далее. В итоге тот вышел к Балтийскому морю и отсек Восточную Пруссию по суше, но зачем — это вопрос, на который историки и сегодня не могут ответить.

Дело не только в том, что в силу умеренного качества командных кадров советских ВВС и флота немцы быстро и с небольшими потерями перевозили боеприпасы и солдат по Балтике (Гитлер даже отмечал, что это получается быстрее, чем железной дорогой). Вопрос в другом: а что, собственно, случилось бы плохого, если бы Восточную Пруссию просто оставили не взятой? Если бы фронт Рокоссовского продолжал идти на запад, к Берлину?

Естественно, в случае взятия Берлина кровавый штурм Восточной Пруссии не был нужен вовсе: немцы сдались бы там и так. Без единого выстрела, как они сдались на своих плацдармах в Прибалтике в мае 1945 года.

Рокоссовский не скрывал, что он думал обо всем этом, так сказать, планировании:

«Если проводимые Ставкой до этого [пока заместителем Главкома был Жуков — прим. ред.] крупные наступательные операции, в которых участвовало одновременно несколько фронтов, можно было считать образцом мастерства, то организация и руководство Восточно-Прусской операцией вызывают много сомнений. Эти сомнения возникли, когда 2-му Белорусскому фронту Ставкой было приказано 20 января повернуть… на север и северо-восток для действий против восточнопрусской группировки противника вместо продолжения наступления на запад. Ведь тогда… войска уже прорвали оборону противника и подходили к Висле в готовности форсировать ее с ходу. Полученная директива фактически в корне меняла первоначальную задачу фронту, поставленную Сталиным».

И далее еще жестче:

«К Ставке я имею право предъявить законную претензию в том, что, ослабляя фронт перенацеливанием главных сил на другое направление, она не сочла своим долгом тут же усилить 2-й Белорусский фронт не менее чем двумя армиями… для продолжения операции на западном направлении. Тогда не случилось бы того, что… на участке 1-го Белорусского фронта… его правый фланг повис в воздухе из-за невозможности 2-му Белорусскому фронту его обеспечить. Пожалуй, и падение Берлина произошло бы значительно раньше…»

Иными словами: раздергав фронт, только что прорвавшийся на одном направлении, на два других, Ставка и в Восточной Пруссии фронт нормально не прорвала, и правый фланг 1-го Белорусского фронта оголила буквально на сотни километров. Просто потому, что 2-й Белорусский, который должен был этот фланг прикрывать, пошел вообще в другую сторону.

Не то чтобы Сталин был необучаемым. К 8 февраля он понял, что Пруссию Рокоссовский импровизационно не возьмет, а Жукова оголили прилично. Поэтому Рокоссовскому сказали: а теперь ваш фронт снова наступает на запад. Так за три недели фронт Рокоссовского наступал аж в три разные стороны света — но, ожидаемо, ярких и действительно важных успехов так нигде и не добился.

Если бы Ставка не изображала из себя известное животное, неспособное сделать какой-то один выбор и держаться его, Берлин все еще можно было бы взять в феврале. Да, из-за аналогично абсурдных решений по железной дороге войска Жукова за Одером в начале февраля были на голодном снарядном пайке. Но если бы в это время Померанию зачищали три четверти миллиона солдат Рокоссовского, 400 тысячам немцев там было бы точно не до ударов в правый фланг Жукова.

То есть Георгий Константинович мог бы не распылять начавшие поступать боеприпасы и на берлинское направление, и на Восточную Померанию, а собрать их в одном месте — ближе к Берлину. И тогда даже роковая задержка на 15 суток с главной железной дорогой его фронта не сорвала бы быстрое взятие Берлина.

Напомним: с 10 февраля крупная группировка фронта Жукова, 360 тысяч человек, за тысячу танков, начала наступать на померанскую группировку противника. И наступала до 4 апреля 1945 года. То есть на одну ударную группировку существенной силы боеприпасов у Жукова точно хватало, даже несмотря на ожесточенные бои при обороне плацдармов на Одере.

У Берлина 10 февраля 1945 года не было 400 тысяч немецких солдат, и там советское наступление все еще имело бы шансы на успех. С бóльшими потерями, чем если бы не было срыва снабжения по железной дороге из-за решения Ставки 29 января 1945 года. Но все же имело. И в итоге потери были бы все равно меньше, чем после откладывания взятия Берлина до апреля 1945 года, как получилось на практике.

Подведем итоги. Было ли в силах советских генералов спланировать боевые действия так, чтобы избежать забивки шурупов кувалдой, их последующего выдирания с мясом, а равно и дерганий фронта Рокоссовского чуть не во все стороны света? Да. Более того: они именно так всё и предлагали сделать. Просто мнения, по сути, гражданских лиц — наркома Кагановича и главнокомандующего Сталина — поставили выше предложений военных.

Цена за это уплачена немалая: если в Висло-Одерской операции фронты Жукова и Конева потеряли только 43 тысячи убитыми, то в импровизированной Восточно-Померанской в феврале — апреле 1945 года фронты Жукова и Рокоссовского имели уже 55 тысяч убитых. Еще 81 тысяча погибла в Берлинской операции. Еще 126 тысяч — в Восточно-Прусской.

Взятие Берлина в феврале 1945 года было вполне возможно без последней операции вовсе: даже при снятии из Восточной Пруссии всех немецких войск, они не успели бы к столице Германии вовремя. А потери уровня Восточно-Померанской операции как раз позволили бы Красной армии добиться февральского успеха с Берлином. Суммарные потери убитыми в той в войне могли быть ниже на 150-200 тысяч, даже не затрагивая ее меньшей длительности для узников концлагерей.

Получается, Жуков был прав, что не пошел на штурм немецкой столицы в феврале 1945 года. С теми указаниями из Ставки — и его тыловикам, и Рокоссовскому к северу, — что получала Красная армия, такой штурм обернулся бы большими потерями. Без снарядов трудно стрелять из пушек, без солярки трудно завести танк.

Но и Чуйков с Рокоссовским были правы, когда отмечали, что при ином руководстве со стороны Ставки Берлин в феврале 1945 года был вполне достижим. Проблемой оказалось то, что снарядов, солярки и вменяемых генералов стране тогда хватало, а вот грамотного заместителя Главкома в Ставке — уже нет.

Все это могло бы быть неплохим уроком военачальникам нашего и будущих поколений. Увы, как отмечали еще во времена Жукова, редкий военный достаточно хорошо знает военную историю. Так что практическую пользу от этого урока не стоит переоценивать.