Александр Марков: «Словосочетанием «теория Дарвина» пользуются только креационисты и религиозные фундаменталисты»

Александр Марков – автор более 130 научных публикаций по зоологии, палеонтологии, теории эволюции и т. д. Лауреат главной в России премии в области научно-популярной литературы «Просветитель». Заведующий кафедрой Биологической эволюции Биологического факультета МГУ. Автор многих современных научно-популярных бестселлеров, таких как двухтомник «Эволюция человека: обезьяны, кости и гены» и «Эволюция человека: обезьяны, нейроны и душа», «Рождение сложности. Эволюционная биология сегодня. Неожиданные открытия и новые вопросы». Ведущий научно-популярных программ, автор фантастических и исторических произведений.

– Сейчас уже никто не называет эволюционную биологию «теорией Дарвина». Сегодня спорят с теорией Дарвина, опровергают теорию Дарвина, и вообще, пользуются словосочетанием «теория Дарвина» только креационисты и религиозные фундаменталисты. Биологи говорят эволюционная биология, или просто общая биология, потому что всю биологию сейчас можно назвать эволюционной. Так вот, эволюционная биология со времен Дарвина постоянно развивалась, и на том первом камне, который заложил Дарвин, уже выстроено огромное здание. 

Самые основные вехи на этом пути следующие. В начале XX века развивается классическая генетика, были переоткрыты законы Менделя, появилась хромосомная теория наследственности, и таким образом наука получила первое представление о том, как устроена наследственность. Появилась генетика. 

Дарвин не знал о генетике: тогда еще не было такой науки. Менделя Дарвин не читал, тогда вообще никто особо не читал работы Менделя, они остались незамеченными. 

Соответственно, Дарвин построил свою теорию на догадках, на гениальных и во многом правильных догадках, но о природе наследственности он не знал. 

Генетика – это первый важный шаг. Сначала многим казалось, что генетика с дарвинизмом согласуется плохо. Дарвин писал об очень мелких и незаметных изменениях, он делал акцент на постепенности эволюционного процесса, а ранние генетики работали с мутациями, обладающими грубым, резким фенотипическим эффектом. Например, зеленые горошины – желтые горошины. То есть не с постепенностью, а с резкими переходами и скачками.  

Понадобилось два или три десятилетия, чтобы ученые лучше разобрались в ситуации и поняли, что эти две теории прекрасно согласуются. В 1930-е годы XX века была построена так называемая генетическая теория эволюции, включавшая популяционную генетику. И это был второй важный прорыв в развитии эволюционной биологии. 

Следующий важнейший переломный момент был в 1950-1960-е годы XX века, когда удалось расшифровать структуру ДНК. Стала понятна уже материальная природа наследственности. Это был очень важный момент проверки на прочность эволюционной теории, потому что она предсказала, что молекула наследственности должна обладать определенным набором свойств, чтобы эволюция по Дарвину была возможна. И открытие Уотсона и Крика, которые расшифровали структуру ДНК, показало, что ДНК действительно обладает ровно тем самым набором свойств, которым она должна была бы обладать в случае, если бы Дарвин оказался прав. Таким образом, произошло решающее испытание, одно из многих, благополучно пройденных эволюционной теорией. 

Был расшифрован генетический код, механизмы размножения наследственного материала. 

И в конце 1960-х было внесено важнейшее дополнение к эволюционной теории, а именно, появление нейтральной теории молекулярной эволюции. Было показано, что значительная часть мутаций являются ни полезными, ни вредными, они являются нейтральными, и это обстоятельство накладывает очень важный отпечаток на ход эволюционного процесса. Чем дальше, тем больше мы убеждаемся в том, что нейтральные процессы, генетический дрейф и нейтральные мутации имеют очень большое значение в эволюции. 

Это новые важные открытия, которые дополняют наши представления о биологической эволюции. Вообще же, открытия в биологии происходят каждый год, и все они вносят новые детали, дают новое, более глубокое понимание эволюционного процесса. 

– Вы сказали, что многие продолжают оспаривать теорию биологической эволюции. Действительно, это происходит повсеместно. Хотелось бы узнать, что вы думаете о недавнем заявлении мэра Казани Ильсура Метшина, который выступил против преподавания «теории эволюции» в школе? Цитирую: «Я бы не хотел, чтобы мои дети думали, что они возникли от обезьяны, а не от воли Всевышнего». Как вы считаете, это безобидная политическая риторика, которая на уровне риторики и останется, или подобная позиция политиков может нанести вред системе образования в нашей стране, ведь это — не единичный случай? 

– Конечно, это вовсе не безобидная риторика, она действительно может навредить. К сожалению, это один из примеров современного российского тренда, который называют «мракобесием». Это выражается в сильном перекосе мировоззрения в сторону иррационального – различных религий, верований, суеверий… 

В основном это встречается в развивающемся, а не в развитом мире. Впрочем, существуют и исключения, вроде США, которые являются современным, развитым государством, однако показатели религиозности там довольно высоки. 

– Как вы считаете, перекос в сторону религиозности – это временное явление, которое скоро сойдет на нет, или долгосрочная перспектива – как для нас, так и для некоторых западных стран? 

– Трудно сказать. Прогнозировать тут сложно, так как это очень комплексное явление: слишком много факторов нужно учесть. 

– Первоначально различные верования, которые появились у первобытного человека, выполняли функцию простого объяснения непонятных ему явлений. Например, ударила рядом молния. Тогда человек, конечно, не мог ничего знать об электричестве и процессах, которые к разряду молнии привели, объяснить это было невозможно. Поэтому человеку, чтобы снизить беспокойство, оказалось легче придумать какую-то сказку. О Зевсе, например. Человек просто не хочет мириться с тем, что он не контролирует ситуацию. Нам нужен контроль или хотя бы иллюзия контроля, и мы настойчиво ищем закономерности в случайных событиях. 

Поэтому очень легко формируются всякие приметы, талисманы, верования, бессмысленные суеверия. Совпадет какое-то явление с чем-то удачным для нас, и мы начинаем это действие повторять – это называется ритуальным поведением. 

Человек очень падок на такие вещи: поиск закономерностей там, где закономерностей нет. Это, по-видимому, происходит из желания как можно лучше контролировать окружающий мир, чтобы у нас не возникало чувства беспомощности и бессилия. 

Ритуальное поведение, кстати, является примитивной формой поведения, которая широко встречается и у животных. 

– Один из самых известных экспериментов – это опыт американского психолога Берреса Скиннера с голубями. Голубей сажали в клетки, в которых пища появлялась через случайные, непредсказуемые периоды времени. При этом голубь, во-первых, не мог знать, когда появится пища, а, во-вторых, не мог никак повлиять на это. 

И, тем не менее, у птиц начало формироваться типичное ритуальное поведение. Пример: в момент появления пищи голубь совершал какое-то действие, например – клевал стенку. 

После этого голубь может решить, что между тем, что он делал, и появлением пищи есть какая-то связь и начать повторять это действие, когда голоден. Конечно, при этом, он не осознает причинно-следственных связей, просто так работает самый простой механизм обучения у большинства животных. Алгоритм здесь очень простой – повторять те действия, которые приводят к чему-то хорошему для животного, и не повторять тех, после которых последовало нечто плохое. Вырабатывается простейший условный рефлекс, и это выглядит именно как ритуальное поведение: голубь начинает стучать клювом о стенку, когда хочет есть. Если появление пищи еще раз совпадет с этим действием, то голубь будет уже совершенно уверен в том, что он постучит о стенку и появится еда. Таким образом, мы увидели, почему животные могут совершать, на первый взгляд, абсолютно бессмысленные действия. 

Другой классический пример выработки ритуала у животного описан в знаменитой книге Конрада Лоренца, основателя современной этологии – науки о поведении животных. Там он рассказывают про свою гусыню, жившую у него в доме. Так, когда она зашла в дом впервые – ей было очень страшно, и она подбежала к окну, по-видимому, для того, чтобы убедиться все ли в порядке, потом успокоилась и пошла по лестнице на второй этаж. И с тех пор каждый раз, заходя в дом, она обязательно подбегала к окну и смотрела на улицу – это было «ритуалом» гусыни Лоренца. 

Но со временем ритуал ее сокращался и редуцировался: через несколько месяцев она проходила до окна только полпути, а потом и вовсе перестала подходить к окну. Ритуал свелся к тому, что при входе в дом, она лишь поворачивала голову в сторону окна. Но все равно она должна была туда посмотреть, прежде чем подняться по лестнице. 

Однажды произошел эпизод, привлекший внимание Лоренца, и он рассказал о нем в своей книге. Как-то раз, не уследив за временем, он завел свою гусыню в дом слишком поздно. Та очень разволновалась, забыла посмотреть в окно, и начала подниматься по лестнице, не выполнив свой ритуал. Но, начав подниматься по ступенькам, она остановилась, приняла позу, которая характерна для гусей, когда им очень-очень страшно, а после этого сбежала вниз к окну, посмотрела в него, и только после этого спокойно поднялась на второй этаж. Таким образом, мы видим, что она испытала сильный страх, когда поняла, что забыла выполнить этот ритуал. Такие явления характерны даже для животных с гораздо менее развитым мозгом, чем у нас. 

– Эволюция альтруизма – это очень большая, очень интересная, подробно разработанная в эволюционной биологии тема. Есть целый ряд ситуаций, в которых в ходе эволюции может развиться альтруистическое поведение. В биологии альтруистическим поведением называют такое поведение, которое улучшает приспособленность, то есть репродуктивный успех других особей в ущерб собственной приспособленности того, кто эти действия совершает. 

То есть особь делает такие действия, которые снижают собственные шансы на размножение – пусть немного, но снижают – зато повышают шансы на успешное размножение какой-то другой особи. Вот это называют альтруизмом в биологии. 

Загадка тут в том, что естественный отбор должен поддерживать такие изменения, которые повышают приспособленность особи. А в данном случае мы видим поведение, которое снижает приспособленность. Этот кажущийся парадокс объясняется по-разному, но одна из основных моделей – теория родственного отбора. Она основана на том факте, что эволюция идет не в интересах особи, не в интересах вида, а в интересах генетического варианта, или аллеля, совсем упрощенно говоря, в интересах гена. 

Так вот, каждый ген, или генетический вариант, аллель – это вещь не единичная. Каждый аллель существует в популяции в виде множества абсолютно одинаковых копий, которые сидят в разных организмах. И чем ближе родство между особями, тем больше у них одинаковых аллелей, тем больше вероятность, что данный аллель одной особи есть и у другой. Соответственно, естественный отбор состоит в том, что копий одного аллеля становится больше с течением поколений, а другого – меньше. Вот это и есть эволюция путем естественного отбора. 

Поэтому отбор может поддержать такую мутацию, которая будет склонять особь совершить альтруистический акт, благодаря которому другие особи, в которых сидит тот же самый аллель, получат более высокие шансы на размножение. То есть аллелю может быть выгодно пожертвовать одной своей копией, чтобы помочь выжить множеству своих копий. Это чисто логическое рассуждение, которое выводится из самых общих принципов, и есть теория родственного отбора, она вполне работоспособна и многое объясняет. 

Кроме того, существует множество других моделей, которые могут быть более частными. 

Например, реципрокный, то есть взаимный альтруизм, который основан на принципе взаимности. Скажем, животное помогает какой-то особи сегодня, но это действие предполагает то, что и ему самому тоже может понадобиться помощь, поэтому тот, кому животное помогло вчера, поможет ему завтра. А если не поможет, то будет наказан. 

Для развития такого альтруизма должен быть достаточно развитый мозг, чтобы животные были способны помнить историю индивидуальных отношений с другими особями, помнить репутацию своих сородичей. На это способны млекопитающие и птицы. Более низко организованные животные, видимо, неспособны на это. 

– Если говорить о любви между сексуальными партнерами или супругами, то все бывает очень по-разному. Одна любовь, длится годами, другая – неделю. Насколько мне известно, есть исследования, которые показывали, что вероятность развода растет в течение некоторого времени после свадьбы. Другие исследования объясняют, что нашим предкам отбор помогал сохранять чувства между партнерами – хотя бы на то время, чтобы родить ребенка и хоть немного поднять его на ноги. 

В принципе, люди склонны как к кратковременным, так и к длительным, устойчивым связям. И то, и другое может быть биологически выгодно в той или иной ситуации. 

– Можно, наверняка можно. Каким-то образом воздействуя на мозг, можно сделать все, что угодно. Можно как-то модифицировать, усиливать, ослаблять определенные чувства. 

По крайней мере, на модельных объектах, на мышах-полевках, моногамных и полигамных, были проверены методики, которые позволяют регулировать привязанность мышек друг к другу. 

Для этого нужно манипулировать производством и восприятием нейронами определенных нейротрансмиттеров, гормонов, таких как дофамин, окситоцин и вазопрессин. Важны не только сами гормоны, но и рецепторы к этим гормонам, которые делают нейроны более или менее чувствительными к этим гормонам. А манипулировать количеством рецепторов… Для этого нужно не просто вводить в мозг какое-то одно вещество, а вводить искусственные вирусы с особыми встроенными генами, чтобы эти вирусы производили в нейронах нужный белок-рецептор, тем самым повышая чувствительность нейронов к гормонам. То есть требуются уже нейроинженерные процедуры. 

Что касается простого введения окситоцина, то оно, безусловно, оказывает влияние на психику, таких экспериментов было проведено много. Но тут дело в направленности. Вы можете сделать человека более доверчивым, более открытым, готовым к каким-то нежным чувствам, но вопрос о том, на кого именно они направятся – это уже от гормонов не зависит. 

Скажем, если девственной крысе ввести в мозг окситоцин, то она станет проявлять материнскую заботу о чужих крысятах, которые ранее ей были безразличны – то есть о первых попавшихся детенышах. Таким образом, требуется сочетание биохимических воздействий с определенными жизненными ситуациями. 

Совершенно не факт, что нужно так делать, что это правильно, но все это, повторюсь, технически возможно.