Землетрясение в Спитаке

На исходе утра 7 декабря 1988 года земля в северной части Армении начала биться и ходить ходуном, подобно штормовому морю. Главный удар стихии пришелся на город Спитак (там зарегистрировали интенсивность толчков в десять баллов по 12-балльной шкале MSK-64). После серии разрушительных толчков город практически перестал существовать. Пятиэтажные жилые дома за полминуты превратилась в вытянутые холмы руин, похоронивших под собой больше десяти тысяч человек.

Движение — это не только баллистика

Слагающие кору Земли толщи пород движутся, потому что они сцеплены снизу с медленными потоками мантийного вещества. Некоторые движения приводят к отрыву друг от друга крупных частей коры. Порода лопается протяженным сколом. В возникшем разломе недр края расходятся в стороны либо смещаются по плоскости трещины. Под Арменией залегает несколько таких крупных разломов, расколовших земную толщу на большом протяжении. Они пролегли на сотни километров — значит, это древние долгоживущие разрывы. Их движущие силы действуют долго, так как идут с больших глубин и из огромных подземных пространств с их неисчерпаемыми запасами энергии.

Один из крупных разломов земной коры протянулся через север Армении, в почти широтном направлении, как бы «горизонтально» на карте, выпуклой к северу линией.

Он постепенно раскалывает недра от районов западнее Гюмри к озеру Севан и на восток — к азербайджанской Гяндже, уходя за нее дальше, достигая общей длины в 370 километров. Землетрясения его известны с древности в несколько тысячелетий до нашей эры. А значит, они были катастрофическими, раз информация о них дошла до нас из этих глубин времени. Разлом действует еще с плейстоцена — ледниковой эпохи, завершившейся 11 тысяч лет назад. Источники Средневековья фиксируют за последнюю тысячу лет семь крупных землетрясений в восточной части этого разлома, включая землетрясение в 11 баллов 30 сентября 1139 года, убившее почти четверть миллиона человек.

Эти сотни километров разрыва недр называются Памбак-Севанским разломом, с юго-восточной частью по имени Хонарасар. Возникающие в его зоне напряжения разряжаются мощными движениями пород с их смещением, сдвигом относительно друг друга по разрыву. Такие напряжения накопились к концу 1980-х в западной части разлома на севере Армении, в 18 километрах к северу от Спитака, на небольших глубинах около 10-15 километров. В какой-то момент они превысили прочность пород на разрыв.

В этом месте залегающие пласты раскололись, образовав огромную внутреннюю трещину, и сильно сдвинулись по ней относительно друг друга. Сместились огромные массы горных пород, с силой толкнув соседние слои. Волны от сдвига разошлись в пространстве, выйдя на поверхность и разбежавшись по ней. Из-за силы смещения они были очень мощные и сильно тряхнули прилегающие местности вместе со стоящими на поверхности сооружениями. Однако глубинное смещение разрядило лишь меньшую часть напряжений. Возможно, волновые процессы как-то отозвались в лопнувшей породе в окрестностях разрыва, ослабив ее. Потому что секунд через 15 недра с такой же силой лопнули еще раз. Сейсмическая волна снова всколыхнула окрестности, подрубая строения, уже надломленные первой волной.

Спустя еще небольшой промежуток времени произошел третий разлом. Напряжение под эпицентром скопилось обширное, с большими запасами энергии, и разряжалось оно частями: толщи лопались последовательно, в несколько стадий. Третья волна шла и валила все, что подкосили два первых удара. Она оставила после себя уже только руины с большим количеством вертикальных останцев от строений. Три толчка уложились в 30 секунд. И города не стало.

Окончательную зачистку местности провел четвертый разрыв. Он вспорол каменную толщу до самой поверхности на протяжении десятков километров. Это случилось спустя четыре минуты после первой компактной 30-секундной группы трех толчков. На протяжении пары десятков километров или больше на поверхности возник выступ высотой в метр. Само смещение пород было еще больше, поскольку происходило косо по этому разрыву.

Такая многократная встряска действовала словно зубья пилы, перерезая и валя вертикальные объекты за несколько проходов. Следующие волны доламывали то, с чем по каким-то причинам не справились предыдущие. Энергия недр вышла на поверхность девятибалльным пятном 20 на 40 километров, в середине которого лежал смертельный десятибалльный эллипс размером шесть на 16 километров. Он попал прямо под город Спитак и разрушил его, как мегатонная бомба, практически до основания, уничтожив большую часть жителей.

Узнав о трагедии в Спитаке, многие захотели помочь. Там стали собираться добровольцы, кому-то надо было их координировать. Неравнодушные люди (тогдашние добровольцы могут помнить журналиста-международника Гришу, например, который сразу включился в организацию) помогали сформировать в Москве отряды, отправляемые самолетами в Армению. А в Домодедово зал вылета был уже забит народом без малейших просветов, плотной непроходимой массой людей. Огромный борт приземлился в Армении на закате, на второй день после землетрясения. Так в ереванском аэропорту Звартноц оказался сводный спасательный отряд, а в его составе — трое друзей, имевших опыт обращения со взрывом. Еще в самолете они напоминали друг другу, как правильно зажечь на ветру огнепроводный («бикфордов») шнур, прижав головки спичек к его косому срезу, или проверить детонатор. Одним из троих был автор этого материала.

Сводный отряд после прилета несколько часов ожидал подвоза необходимого имущества и уже затемно втиснулся в большой автобус «Икарус» с прицепом-«гармошкой». В него же загрузили пару больших армейских палаток, лопаты, ломы и кирки, немного продовольствия. И незамедлительно двинулись на север, к Спитаку. До цели было недалеко — около ста километров.

Снегопад на пути к Спитаку

Уже заполночь большой желтый «Икарус» с «гармошкой» полуприцепа достиг удаления километров 20 от Спитака. Дорога приняла горный характер и потихоньку взбиралась на небольшой местный перевал. При подъеме к верхней точке из низких туч повалил снег.

Много бывало в жизни снегопадов. Уральские морозные зимы насыпали хорошо знакомый метровый снежный покров в буреломной тайге. Ямальские низовые пурги закрывали тундровое пространство плотной летящей снежной массой. Выдающиеся снегопады случались в зимовках на Северной Камчатке. К началу мая снега полностью скрывали двухэтажные здания, поднимая снежную поверхность еще выше, — на поверхность жильцы выходили из специальных тамбуров на крыше. За несколько часов снегопада могло выпасть более полутора метров свежего снежного покрова, за следующие часы снижавшегося до метра осевшего пласта.

Это казалось невероятным, но дежурной смене доводилось пробиваться к месту дежурства буквально по горло в выпадающем снегу, практически плыть в нем, теряя ориентиры в метели и двигаясь лишь по общему направлению того, что три часа назад было дорогой. Случалось автору и прыгать с парашютом в плотный снежный заряд (самолет провез дальше района выброски, с отделением над мощным снеговым облаком), без какого-либо обзора пространства, и в сплошной серой завесе приземляться на заснеженную целину, уходя в нее по плечи.

Но таких больших снежных хлопьев, как на перевале по дороге к Спитаку, видеть не приходилось. Неизвестно, по каким атмосферным или метеорологическим причинам отдельные снежинки слипались в столь большие плоские агрегаты. Рыхлые, еле сцепленные, размером с ладонь, они напоминали вырезанные из бумаги новогодние снежинки. Из-за огромного размера и низкой плотности снежинки медленно опускались в воздухе, словно парили в нем.

На полотне дороги быстро возник толстый рыхлый слой этих мегаснежинок, по которому «Икарус» скользил и не мог подниматься к верхней точке перевала. Гусеничного трактора, чтобы вытянуть автобус наверх, поблизости не нашлось. И сводный отряд, выгрузившись, стал вручную выталкивать «Икарус» на перевал по снежной массе. Люди, толкающие вверх длинный груженый автобус в кромешной темноте, создавали фантастическую картину. Дорожное полотно клонилось своей плоскостью в сторону крутого падающего вниз склона, отделенного стальным ограждением. И прицеп автобуса сползал к этому ограждению, норовя придавить к нему людей, облепивших заднюю часть машины. Приходилось быть предельно внимательным, чтобы в случае опасности вовремя выбраться из тесного зазора между бортом и стальной полосой ограждения и не оказаться раздавленным.

В Спитак автобус со сводным отрядом прибыл в утренней темноте. По краю того, что осталось от Спитака, протекала небольшая речка Памбак, именем которой и назван Памбак-Севанский разлом. Ниже по течению Памбак, приняв в себя приток Дзорагет, меняет название на почти бухгалтерский Дебед, уходящий в Грузию (вливаясь в итоге в Куру, доносящую воду Памбака до Каспия). Чистое поле за Памбаком стало местом большого общего лагеря всех спасательных отрядов, гражданских и военных. Прибывшие быстро поставили большую армейскую многоместную палатку и несколько маленьких личных, обустроили кострище и, устав от перелета и ночной дороги, завалились поспать на несколько часов до рассвета.

Сопромат

Первый день спасательных работ стал шокирующим. Увидеть завалы воочию и начать разбирать их оказалось непросто. Вблизи они выглядели как длинные холмы двух-трехэтажной высоты, образованные вздыбленными хаотичными обломками плит, ощетинившихся кусками стальной арматуры. Кое-где возвышались, подобно скалам, вертикальные останки домов. Во многих местах холмы дымились от тлевших внутренних пожаров. Именно так должна выглядеть городская местность после взрыва термоядерного заряда мегатонного класса.

Ко всему пришлось сразу привыкать: к дымящимся завалам из недавних пятиэтажек, к запаху гари и трупов, к покрывавшей все бурой пыли, к массе тел погибших. Нужно было с ходу наладить взаимодействие с командирами, техникой, поисковыми группами с собаками, в том числе с зарубежными группами. Вжиться в ход поисковых работ с согласованными пятиминутками тишины, во время которых слушают стуки и голоса из-под завалов. Сразу отстраивались короткие перекуры, прием пищи, получение инвентаря, респираторов, освещение и координация объектов ночью. И прочие технические и бытовые моменты, наполнявшие долгие и трудные дневные и ночные смены.

Важно было непрерывно держать ухо востро: нагромождения бетонных обломков порою заваливались при разборе, давя спасателей. Да и просто поднять кусок бетонной плиты было непросто. Тяжелый фрагмент обычно не за что было подцепить крюком крана. Иногда на разломах железобетонных плит виднелись стальные прутья арматуры внутри плиты – тогда цепляли за них. Но в половине случаев эти прутья просто выдергивались из плиты, взламывая ее поверхность, словно это был не бетон, а плохо склеенный песок. Такую низкую прочность бетона связывали с нарушением технологии на заводах железобетонных изделий, где в бетон добавляли меньше цемента, чем полагалось. Этот фактор называли и одной из причин столь тотального разрушения спитакских пятиэтажек. Их во всем городе осталось стоять только несколько штук. На них смотрели как на непонятное чудо.

Поэтому при подъеме плит и их кусков груз иногда обрывался и падал вниз, соскальзывая по завалу на людей. Завал от такого удара и сам мог поползти вниз, ощетиниваясь плитами. Кроме того, поднимать плиту за одну найденную точку крепления, например заводскую проушину, простым выдергиванием из завала было нельзя. Своим волочащимся нижним краем бетонная плита раздавливала людей, оказавшихся под ней. И тогда гибли не спасатели, а выжившие после обрушения и лежащие зажатыми под обломками жители. Случалось поднимать плиты, с которых текла кровь. Это означало, что при подъеме раздавили этой плитой тело погибшего, или, возможно, еще живого человека. К сожалению, сразу такие ошибки исключить не удавалось, они становились понятны лишь в ходе работ.

Из-за завалов краны могли проехать далеко не везде, и дотянуться не до любых мест. Там, где техника помочь не могла, плиты кололи на фрагменты вручную, ломами и кирками. Группы в несколько человек выносили получившиеся куски руками, пробираясь через вздыбленные завалы с острыми осколками и торчащей арматурой. Высота завалов достигала двух этажей и больше, поэтому путь по ним с тяжкой ношей был долгим и трудным. В ночную смену освещался только центр работ, а путь от него к краю завала обычно проходил в темноте, тянувшейся на многие метры. В ней не было видно, куда ставить ногу: на острый скол, скользкий скос обломка, осколки стекла или в пустоту черной щели с риском сломать кость. Уцепиться за что-либо руками было невозможно – руки держали тяжкий груз бетонного фрагмента плиты. Зачем же было лезть в самое сердце завалов, куда не дотягивались краны? Потому что там ежечасно умирали люди, зажатые под обломками – и на краю, и в центре обломочных холмов, в которые превратились пятиэтажки.

Был и еще один фактор опасности. Иногда в завалах попадались пустоты, похожие на пещеры или проходы вглубь. Было логично залезть в них и послушать, отзовется ли там кто живой, чтобы понять, где разбирать в первую очередь. Но сейсмическая активность продолжалась, особенно ощутимой она была в первые дни после основного удара. При сильных толчках завалы могли съехать и осесть, покосившиеся части зданий обрушиться, и тогда забравшиеся вглубь спасатели гибли.

Различия сейсмических волн

После основного землетрясения в течение некоторого времени возникают повторные толчки, называемые афтершоки (от английских слов after — «после» — и shock — «удар»). Это продолжает разряжаться остаточное напряжение в смещающихся массивах горных пород, сохранившееся после основного удара. Резкий сдвиг порождает расходящиеся от области подвижки сейсмические волны. Специалисты знают, что существуют сейсмические волны объемные, бегущие в недрах Земли, и поверхностные, распространяемые по земной поверхности и являющиеся наиболее разрушительными.

Поверхностные волны, в свою очередь, делятся на два типа. Первый — волны Лава, названные так по имени исследовавшего их английского математика Огастеса Лава (Augustus Edward Hough Love). В них колебания земной поверхности происходят поперек бега волны, вправо-влево от стрелы ее направления. И волны Лава действительно первые, так как их скорость выше, и они идут впереди второго типа волн.

Вторые поверхностные волны — волны Рэлея, предсказанные английским физиком лордом Рэлеем (John Strutt, 3rd Baron Rayleigh). Они подобны волнам на поверхности воды, с вертикальными горбами и впадинами. Колебания точки земной поверхности в волнах Рэлея происходят вверх-вниз и вперед-назад. Точка грунта при этих колебаниях описывает эллипс в вертикальной плоскости — точно как в волнах на поверхности моря. Волны Рэлея движутся медленнее и идут позади волн Лава.

Но вернемся в Спитак. Добравшись в свой полевой лагерь вечером, после долгого и трудного первого дня работ, спасатели расползлись по палаткам. Утомление давало себя знать, и трое друзей растянулись на полу своей маленькой палатки, не обращая внимания на урчание и лязг гусеничной техники, шедшей по грунтовой дороге в тридцати метрах.

Неожиданно одна из тяжелых машин приблизилась к палатке, видимо, сбившись с дороги в темноте. Судя по мощному низкому рыку, сюда шла могучая инженерная машина разграждения на танковом шасси. Ее низкий гул внезапно раздался у самой палатки. Усталые спасатели уже собрались подниматься, чтобы выскочить наружу и не попасть под гусеницы. Вдруг водитель заснул, такое бывало не мудрено.

И в этот момент их начало возить по полу палатки из стороны в сторону. Быстро и сильно, не давая опомниться и понять, что происходит. Тела почти катались, и машинально хотелось за что-нибудь ухватиться. Через полторы-две секунды возня вдруг прекратилась, и без пауз и перерывов перешла в серию нарастающих ударов снизу, в спину. Быстро и часто, все сильнее и ощутимей — бах, бах, бах! И вдруг все разом оборвалось и затихло.

Возбужденные и ошарашенные, спасатели выскочили из палатки. Никакой разградительной машины не было. Из соседних палаток вываливался народ. «Землетрясение! Вот это были толчки!» Так автор буквально на своей шкуре ощутил разницу между идущими впереди волнами Лава, возившими его по полу палатки, и пришедшими позже волнами Рэлея с их вертикальными колебаниями, изрядно бившими в спину. Землетрясений до и после Спитака случалось в жизни достаточно, в разных местах, от Камчатки до Мексики. Но гул землетрясения послышался только один раз – этот тяжкий низкий рык, принятый за внезапное гудение близкого танкового дизеля.

Переохлажденная жидкость

Вопрос снабжения питьевой водой сам собой не решался. Водопровод в разрушенном городе не работал – не было электроэнергии, насосная станция лежала в руинах, а система трубопроводов оказалась разорвана во множестве мест. Вода из Памбака для питья не годилась, потому что в нее происходил стихийный сток из разрушенного города, наполненного тысячами мертвых тел людей и животных. Машин-водовозок не хватало; кроме того, на местах не было емкостей, чтобы хранить привезенную питьевую воду.

Поэтому снабжение водой складывалось по ситуации – то приезжала автобочка-водовозка, то привозили местную бутилированную минеральную воду. Минеральная вода в бутылках являлась надежным питьевым источником, и в лагере образовался большой штабель проволочных металлических ящиков с бутылками минеральной воды. Он был длинным и достигал роста человека; из этого источника брали воду для всех пищевых нужд. Суп и каши варили на минеральной воде, в ней же заваривали чай, от этого всегда по-монгольски подсоленный. Иным это нравилось, а кто-то скучал о несоленом чае, взять который было неоткуда.

Морозы стояли несильные, около семи-десяти градусов ниже нуля. Минеральная вода в этих условиях не замерзала — видимо, в силу своей солености, как думали обитатели лагеря. И однажды автор, извлекая холодным утром очередную бутылку из ящика в штабеле, уронил ее на грунт себе под ноги. Поднимая, он обратил внимание на странный матовый вид бутылки, которая только что была прозрачной. Внутри оказалась не жидкость, а пропитанный водой снег. Но ведь все бутылки в штабеле стояли совершенно прозрачными! Исследователь взял еще одну бутылку и бросил на грунт. За несколько секунд она стала матовой.

После обнаружения феномена спасатели любили наблюдать за только что открытым явлением. Из штабеля извлекалась очередная бутылка с прозрачной минералкой. Энергичный удар ладонью в дно приводил к немедленному и быстрому, за секунды, вырастанию внутри бутылки больших и длинных игловидных кристаллов льда. Они на глазах срастались в ледяные агрегаты, заполнявшие собой всю внутренность бутылки. Между ледяными сгустками кое-где оставалась вода. Вылитая из такой «осажденной» бутылки, она оказывалась сильносоленой. В то время как кристаллизующийся лед почти не содержал соли – происходила сепарация соли вымораживанием. Так было «открыто» не только переохлажденное состояние минеральной воды в бутылках, но и способ ее опреснения, позволявший пить из растопленного бутылочного льда почти не соленый чай.

Мелкодисперсная компонента

Все завалы, руины, места работ были покрыты плотным слоем пыли. Пыль была везде и проникала всюду. Любой предмет, извлекаемый из завалов, любой фрагмент, любое тело были густо посыпаны пылью. Цвет ее варьировался в широком диапазоне бурых оттенков, от светлых до совсем темных. Местами она приобретала цвет светлых туфов, широко использовавшихся при строительстве Спитака. Возможно, они крошились при разрушении каким-то своим способом, порождая мелкодисперсную компоненту.

Другая часть пыли появилась от разрушения бетонных плит и других минеральных строительных материалов. Пахла пыль горелым камнем, и часто поднималась облаком над местом разборов завала. Спасателям пыль доставляла много неудобств. Работы всегда сопровождались большими физическими усилиями, вызывавшими учащенное дыхание. Пыль забивала носоглотку и легкие, поэтому без респираторов осуществлять непосредственный разбор завалов оказывалось непросто.

Но респираторы не защищали лица, на которое пыль садилась плотным покровом, особенно когда при нагрузках лицо работавшего потело. Пыль лезла в глаза, вызывая их раздражение. Вытереть глаз, разъедаемый пылью, было нечем. Руки тоже оказывались в пыли, и ими страшно было прикоснуться к глазам. А воды, чтобы промыть пыль, рядом обычно не находилось – эпоха пластиковых бутылок еще не наступила. Разъедающее действие пыли приходилось просто терпеть, привыкать к ней. Как говорил Фритьоф Нансен про холод – «к холоду привыкнуть нельзя, его можно только научиться терпеть». То же было и с пылью в Спитаке. Отмывать лица обычно удавалось только вечером, в лагере. И до начала очередной смены лицо отдыхало, чтобы вскорости снова покрыться характерной пылью тотального разрушения.

Тела

Трудным был не только сам по себе разбор завалов, но и вынос найденных тел, которые лежали почти повсюду под хаосом нагромождений. Их перенос был, пожалуй, труднее, чем перенос твердых фрагментов, ухватиться за которые оказывалось проще.

Самый первый, надежный и достоверно выявляемый признак смерти человека — прекращение иннервации глаза, когда зрачок перестаёт управляться головным мозгом. Это называется синдром Белоглазова, который наступает через 15-20 минут после смерти головного мозга. Глазное яблоко теряет упругость, и зрачок при сдавливании его пальцами становится сплюснутым — так называемый кошачий глаз. Через несколько часов после смерти тело охватывает трупное окоченение, обозначаемое в медицине термином rigor mortis. Тело становится твердым и жестким, словно деревянное. До сих пор точно неизвестны механизмы окоченения, хотя есть много разных гипотез. Да и само окоченение происходит по-разному. Например, если в мозжечок (два горизонтальных пальца над ухом, как учат снайперов для так называемого выстрела безвыходного положения) попадет пуля, то трупное окоченение разовьется мгновенно, всего за две-три секунды, надежно зафиксировав точное положение тела в момент смерти. Через два-три дня и более окоченение проходит, или разрешается, как говорят медики.

Спасатели сводного отряда начали работу на третьи сутки после землетрясения. Поэтому им приходилось иметь дело с телами в мягком состоянии, и с течением дней это состояние только усиливалось. Позже оказывалось часто невозможным брать тело за конечности – они могли оторваться, и отрывались. Переносить погибших приходилось на носилках, с которыми пробираться по завалу было нелегко. Из-за крутизны нагромождений носилки наклонялись, и достаточно тяжелое тело норовило соскользнуть, скорее как бы перетечь в своей коже за носилки.

В действительности случалось всякое: и отпадение голов, и других частей тел, и соскальзывание при переноске. Хотя постепенно появлявшийся опыт помогал делать вынос тел за пределы завала быстрее и правильнее. И все же сохранялось отчетливое физическое отличие этой особой трагической ноши от любых других переносимых грузов. В начале работ это было трудно еще и психологически. Но постоянная практика в сочетании с утомленностью постепенно вырабатывали хладнокровие и спокойное отношение к таким ношам. Человек привыкает ко многому, даже к страшному и шокирующему.

Течения газов внутри завала

Углекислый газ тяжелее воздуха, это его свойство общеизвестно. Но в ситуации завалов с заблокированными там людьми это свойство зачастую становилось решающим для жизни или смерти. В момент землетрясения в жилых домах работали кухонные плиты, и после обрушений в завалах возникали пожары. Часто они принимали форму очагов тления, и сохранялись по многу дней. Продукты горения и перегонки расползались глубоко внутри нагромождений в виде углекислого газа и дыма, не всегда поднимаясь вверх. Часть их охлаждалась и опускалась в нижнюю часть завалов, лишая выживших при обрушении возможности дышать. И многие оставшиеся живыми в момент обрушения погибали позже от удушья, если к ним по щелям стекался углекислый газ или тяжелые дымы.

Через несколько лет на занятиях по действию оружия массового поражения возникла небольшая дискуссия. Преподаватель задал аудитории вопрос – что нужно делать первым делом для помощи пострадавшим после возникновения завалов от действия ударной волны атомного взрыва? Аудитория разразилась ответами кто во что горазд. Перекрикиваться с пострадавшими, попытаться протолкнуть к ним еду, или передать им воду, или немедленно начинать разбор плит над зажатым под ними человеком. В действительности же первым делом нужно включить компрессор и постараться подать шлангом воздух как можно ближе к зажатым в завале. Если им обеспечить дыхание, все остальные действия могут спасти человека. В противном случае даже самый быстрый разбор завала закончится извлечением тела погибшего. Хотя, конечно, все правила хороши в теории, а практика всегда может внести жесткие или неожиданные корректировки.

Корова и вязкость

Через девять дней поисково-спасательных работ трое наших спасателей навестили знакомых спасателей в Ленинакане (ныне Гюмри), который тоже сильно пострадал от землетрясения. Шедшая туда из Спитака машина удачно подбросила троицу до их точки назначения. В Ленинакане попадались рухнувшие девятиэтажки-«свечки», образовавшие высокие круглые курганы обломков. Что казалось удивительным, эти холмы местами еще продолжали дымиться, спустя столь долгое время после разрушения. Запомнились шестнадцать сотрудниц в руинах обувной фабрики, погибших в потоках клея из большой разрушившейся емкости. Их тела пришлось вырубать из застывшего клея. Проведя сутки совместных работ в Ленинакане, и обменявшись опытом с тамошним отрядом, три спасателя двинулись в обратный путь, рассчитывая поймать попутку до Спитака.

Однако наступила темнота, а попуток не было. Возле дороги лежали мертвые небольшие селения с завалившимися домами. Не виднелись огни, не лаяли собаки, не доносилось никаких голосов, криков и звуков. Ночные птицы молчали, ветер не шумел. Было что-то необычное в этой полной, буквально гробовой тишине, покрывавшей окрестности. На счастье путников, позади послышался звук автомашины, и вскоре грузовик вез их в сторону Спитака — в село Ширакамут, от которого было уже недалеко до спитакского лагеря, чуть больше десятка километров. Утомленные ночным переходом из Ленинакана, спасатели заночевали в Ширакамуте у местного жителя, предоставившего им ночлег в маленьком сарае, оставшемся неразрушенным.

Утром хозяин попросил помочь вытащить корову из рухнувшего коровника. Сам он не мог этого сделать уже много дней, и помочь ему было некому. Корова находилась в коровнике, немного углубленном в грунт, когда его крыша рухнула и придавила корову. Несчастное животное не имело возможности выбраться, и находилось под рухнувшим хлевом уже более десяти дней. Хозяин поил ее, и кормил как мог. Под коровой образовалось яма, и в ней болото из продуктов жизнедеятельности, в котором животное увязало все глубже. Со стороны это выглядело так, словно корова находилась в окопе.

Обломки крыши растащили за два-три часа и подступились к корове. Но как ее вытаскивать, было непонятно: не за что надежно ухватить животное, а подвести веревки под брюхо увязшей туши не получалось. Набросить петлю можно было только на шею, но петля душила несчастное парнокопытное. Да и не вытащить корову только за шею. Строчки Корнея Чуковского «Ох, нелегкая это работа — из болота тащить бегемота!» воплотились практически буквально.

Через несколько часов неимоверных усилий и ухищрений корову все же удалось выдернуть из вязкого плена. К сожалению, встать на ноги она уже не смогла, получив повреждения от падения крыши и многодневного обездвиживания. Хозяину ничего не оставалось, кроме как пустить ее под нож. Так спасатели единственный раз за время поисково-спасательных работ столкнулись с вязкостью и ее преодолением. И единственный раз вытащили из завала живое животное — к сожалению, только затем, чтобы его жизнь оборвалась на следующий день.

В завершение

Разрушения распространились по большой территории, но не везде с одинаковой силой. Дальше к востоку, километрах в двадцати по течению Памбака, лежал город Кировакан, сейчас называющийся Ванадзор. Кировакан часто поливается дождями, что отмечалось и в минорных тамошних песенках конца ХХ века – «И что ж поделать нам? Это Кировакан. Солнце здесь не видать, дождик идет опять…» Кировакану, несмотря на дожди и зимние снегопады, повезло. Основной удар стихии, десятибалльное поле разрушений, был нанесен западнее. Кировакану достался уровень восьми баллов, и в нем тоже были разрушения и сотни погибших. Но все же картина катастрофы была, к счастью, не столь тотальной, как в Спитаке. Над Кироваканом в тот день, наперекор песенкам, светило солнце.

Тем временем спасательные работы продолжались. Собаки зарубежных спасателей искали заваленных, и важно было быстрее понять, на что реагирует собака – на живого или мертвого. Иногда быстрота принятия решений выливалась в короткие переводы с немецкого на армянский: «Цвай минутн» — «ерькý ропé» («две минуты». Правильно по-армянски «Э’рькус» — «два», — но в быстром произношении это трансформируется в «ерькУ’»). Развивался опыт и чувство оптимальности. Подача света большими фонарями в ночную смену организовывалась группами по-разному – лучше выделить отдельного осветителя на краю ямы. Постепенно наладилось питание в рабочую смену: в определенном месте стояли ящики с консервами разных видов, и каждый набирал сколько нужно. Хотя зачастую перекусывать приходилось рядом с вытащенными из завала и уложенными на подъездных участках дорог телами. Уйти было некуда, а далеко некогда. Сами завалы обрастали сетью проходов, пятнами расчисток, и постепенно как бы осваивались действующими на них командами и группами.

Множество деталей сливались в плотный событийный поток. Постепенно менялась обстановка. Через две недели уже не находили выживших в руинах, прошло слишком много времени. А сами завалы еще оставались огромными. Начался разбор завалов техникой. На возвышении, неподалеку от города, взрывали сахарный завод, его покосившиеся многотонные емкости сахарных аппаратов и другие массивные его части. Перед этим сутки простукивали трубопроводы и железные колонны, спустившись в самые щели. Но никто живой не отозвался, и конструкции начали взрывать, чтобы растаскивать их техникой по частям. Приехала смена, и сводный отряд, передав прибывшим свой лагерь и наставления, покинул зону Спитака и позже расформировался, подобно отряду Ксенофонта в конце его «Анабазиса».