Виновата ли я: почему мы склонны обвинять жертв насилия

Когда именитый доцент СПбГУ, специалист по военной истории Франции и видный деятель движения исторической реконструкции Олег Соколов расчленил свою аспирантку Анастасию Ещенко, меня поразил поток комментариев в социальных сетях. Многие на полном серьезе сомневались, не виновата ли сама девушка в том, что ее убили, да еще с особой жестокостью. Мол, «сама довела» или «зачем жила со стариком? — ясное дело, из-за денег, вот и получила!». Таких сомневающихся, кажется, не становилось меньше даже после того, как были обнародованы подробности истязаний другой жертвы кавалера ордена Почетного легиона (после убийства Соколов был лишен этого звания. — NS) с использованием раскаленного утюга, публичных издевательств главы реконструкторов над лошадьми, всплывшей информации о гибели человека «по неосторожности» доцента и условном сроке последнего, слухах о безвестной пропаже одной из его предыдущих «возлюбленных».

Прибавьте к тому обнародованные страницы дневника мечтающей о семье Ещенко, где она планировала ухаживать за престарелым «отцом семейства» и выражала готовность в одиночестве кататься на роликах с их будущим ребенком, или рассказы о том, как жила пара: Анастасия спала в отдельной комнатке у входа, а Соколов — в большой спальне. По словам знакомых, денег у него никогда особенно не водилось, не говоря уже о том, что всю рутинную работу за доцента делала Анастасия, готовившая презентации для его выступлений, переводы и прочее не достойное «гиганта мысли». Об Олеге Соколове и Анастасии Ещенко мы писали здесь.

Если уж резонансное убийство с расчлененкой девушки с безупречной репутацией вызывает желание закидать жертву камнями, то что уж говорить про «бытовое» изнасилование, то и дело сопровождающееся репликами «а зачем она короткую юбку надела?». Про домашнее насилие, когда «милые бранятся — только тешатся» и вовсе речи не идет: ни соседи, ни правоохранительные органы предпочитают не влезать в конфликт («зачем выносить сор из избы — сами разберутся»). А если жертва и в самом деле имела неосторожность вытворить что-то «этакое», то пиши пропало: ее реплики разнесут на интернет-мемы и заклеймят «бесчестьем». Яркий пример: случай Дианы Шурыгиной, имя которой стало нарицательным и обозначает «нескромную женщину, зарабатывающую телом». По мнению общественности, главное зло — сама девушка, а вовсе не ее насильник.

Ведь она — о, ужас — выпила водки «на донышке», рассказала во всеуслышанье о том, что с ней произошло («какой позор!»), сыпала оскорблениями направо и налево, да и вообще, похоже, «не очень-то сопротивлялась». Оправдывать действия и слова Шурыгиной мы не беремся, но то, что ее насильник на этом фоне заслужил массовую симпатию, — вообще-то нонсенс. Что не очень далекая и нагловатая в силу своей молодости и бог знает чего еще девчонка может вызывать негативные чувства — понятно, но как объяснить чуть ли не полное оправдание на этом фоне насильника, который, на секундочку, все-таки совершил уголовно наказуемое деяние над несовершеннолетней и тоже далеко не пророк Моисей? А объяснить очень просто: всему виной когнитивное искажение. О нем и поговорим.

Белое пальто

Обвинение жертвы в социологии и юриспруденции называют виктимблеймингом, когда жертве преступления, несчастного случая или любого вида насилия вменяется полная или частичная вина за то несчастье, которое с ней случилось. Да-да, сюда входят даже погорельцы, жертвы землетрясений и других природных и техногенных катастроф. Кто из нас не слышал «мудрое» мнение бабушки у подъезда: если на их долю выпало — значит, заслужили (более мягкий вариант — «так было нужно»). Между тем бабуля отражает не просто свое мнение, а срез такового для очень многих людей. По большому счету виктимблеймингу подвержены все или почти все из нас, только в разной степени. Особенно часто распространен этот феномен у медицинских работников. Некоторые психологи даже оперируют термином «токсичность медиков», с которой сталкивался, наверное, каждый, а жертвы изнасилований — почти регулярно. Врач при осмотре может вести себя грубо и бесцеремонно, дать понять такой девушке, что она сама спровоцировала насилие.

А в некоторых культурах виктимблейминг и вовсе носит чуть ли не официальный характер. Жертвы изнасилований подвергаются жесткому остракизму, и особенно в том случае, если девушка до того была девственницей. Обвиняют, как правило, не насильника, а жертву. Надо сказать, что подобное было распространено и в нашей стране еще совсем недавно (вспомните фильм «Штрафбат», где показана ситуация, когда изнасилованная солдатом девушка кончает жизнь самоубийством — это и понятно, ведь «кто тебя замуж теперь возьмет, порченную»).

Логика «обличителей» незамысловата: если с человеком случилось несчастье — значит, здесь есть его вина, значит в чем-то человек вел себя неправильно. Нередко этот эффект называют «белое пальто». Его имя происходит от присказки: «Они все дураки, а я в белом пальто стою красивая». «Надевание» белого пальто связано с магическим мышлением, когда человек уверен в том, что при правильном поведении с ним ничего подобного произойти не может, а те, с кем это случилось, попросту «заслужили»: «почему со мной таких случаев не происходит?», «как можно было сразу не понять, что это за человек?».

Справедливый мир

Дело в том, что неискушенному в рефлексии человеку довольно некомфортна сама мысль: некая несправедливость может произойти с другими просто так, без какого-либо их «вклада». Такой человек как бы бессознательно рассуждает: ведь если несчастья происходят хаотично, то они могут произойти и со мной? Защищаясь от подобной ужасающей идеи, люди используют так называемую концепцию справедливого мира.

К такому выводу пришел первооткрыватель феномена веры в справедливый мир — американский социолог Мелвин Лернер. В одном из своих экспериментов «пионер изучения справедливости» просил участников высказать свое мнение о людях, изображенных на фото. Те опрашиваемые, которым дополнительно сообщали, что люди на снимках выиграли крупные суммы денег в лотерею, наделяли последних более положительными чертами, чем другие члены группы, которым ничего подобного не говорили.

В другом эксперименте испытуемым показывали видеозапись процесса обучения. На ней учеников (актеров) якобы били током за допущенные ошибки. В процессе опроса участников, посмотревших ролик, выяснилось: испытуемые относились гораздо хуже к тем ученикам, у которых не было возможности прервать урок и уйти, чем к тем, у кого такая возможность была и ученик ею пользовался. Лернер написал по этому поводу следующее: «…один только вид невинного человека, страдающего без возможности награды или компенсации, мотивирует людей оценивать его ниже, дабы гармонизировать его характер и судьбу».

Вера в справедливый мир — не что иное, как когнитивное искажение, выражающееся в уверенности, что «каждому будет дано по его поступкам» и что люди получают то, что заслуживают, исходя из их качеств: плохие рано или поздно будут наказаны, а хорошие вознаграждены. Именно здесь лежат корни самоуспокоения некоторых: мол, их обидчику «все вернется бумерангом». Отсюда же и уверенность, что жертвы насилия сами виноваты в том, что с ними произошло. А если они, подобно Диане Шурыгиной, еще и не очень умны, чтобы создавать на публике идеальный имидж, и демонстрируют обычную человеческую природу, то тут уж сомнений нет — виновата жертва, а ее насильник — да что о нем говорить, сами знаете поговорку про «суку и кобеля».

Кстати, исследование, проведенное американскими социальными психологами Зиком Рабином и Летицией Энн Пеплау в 1975 году, показало, что люди, склонные к вере в справедливое устройство мира, обычно более религиозны, авторитарны (об авторитарной личности — понятии, выведенном Эрихом Фроммом, который связывает это с такими социальными явлениями, как фашизм и геноцид, мы подробно писали здесь), консервативны и проявляют склонность к поклонению политическим вождям, одобрению существующих социальных институтов, а также смотрят свысока на дискриминируемых, бедных и обездоленных.

А судьи кто?

«Виктимблейминг чаще всего актуален для жертв „домашнего насилия” и изнасилования, а особенно для женщин, которые носят вызывающую, откровенную одежду и таким образом „дают свое согласие” на действия сексуального характера. Однако говорить о том, что виктимблейминг осуществляется только по отношению к женщинам, неверно, подвергаются ему и мужчины. Яркий пример этому — уголовное дело, возбужденное в отношении рядового Шамсутдинова (он застрелил восемь своих сослуживцев). Обвинению со стороны некоторой части общества подверглись сами убитые, а содеянное Шамсутдиновым расценивалось как справедливая кара за действия командования и сослуживцев», — пишет в журнале „Юридическая наука” в статье „Виктимблейминг или роль жертвы в совершении преступления” кандидат юридических наук, заведующий кафедрой трудового и экологического права ДВФУ Андрей Присекин и студент ДВФУ Дмитрий Парин. — Зачастую представления общества строятся на том, что жертва должна была осознавать существующую для нее опасность, а следовательно, должна была принять меры для ее недопущения, таким образом часть ответственности за совершенное насилие фактически перекладывается с лица, которое совершило преступление, на потерпевшего».

Увы, к виктимблеймингу имеют непосредственное отношение не только «бабушки у подъезда», но и следователи, ведущие уголовные дела, и даже судьи. «В некоторых ситуациях следователи склонны к обвинению жертвы, что, во-первых, влияет на дальнейший ход расследования, во-вторых, является особо опасным в правоприменительной практике. И такое поведение следователей на практике не преследуется, что повышает опасность виктимблейминга в несколько раз. (…) Виктимблейминг может играть важную роль и в судебном разбирательстве.

„Провоцирующее” и вызывающее поведение жертвы как в ходе судебного разбирательства, так и в момент совершения преступления может влиять на внутренние убеждения судьи, что в свою очередь влияет на приговор. (…) При этом следует отметить, что некоторый аспект виктимблейминга (…) имеет законодательное закрепление. Некоторые аспекты обвинения жертвы можно обнаружить в п. „3” ч. 1 ст. 61. УК РФ и в ст. 107 УК РФ. Противоправность или аморальность поведения потерпевшего, явившегося поводом для преступления, выступает в уголовном праве в качестве обстоятельства, смягчающего уголовное наказание, назначаемое лицу, совершившему преступление», — продолжают авторы из ДВФУ.

Все слышали истории, когда полицейские спускают дело об изнасилованиях и даже убийствах на тормозах. Убийство списывают на самоубийство, а дело об изнасиловании просто закрывают за недостаточностью улик. Чаще это происходит в небольших и отдаленных поселках, где убийца и насильник прекрасно известен не только следователям, но и всем родственникам и соседям жертвы. И все равно ему удается откупиться условным сроком в два года, а то и вовсе ничем: «несчастным случаем» и отсутствием какого-либо приговора. О похожих историях мы писали здесь. Нередки случаи, когда «сочувствующие» (а иногда и сами жертвы!) просят следствие замять дело, потому что «не надо портить парню жизнь».

Тонкая грань

Есть такая наука — виктимология. Помимо прочего она изучает поведение и психологию жертв преступлений. Психологи и социологи пытаются понять, есть ли в самом деле у человека или группы людей какая-то предрасположенность становиться объектом насилия, особенно если речь идет о «33 несчастьях». Ведь виктимблейминг «бьет» не только по взрослым, но и по детям. В первую очередь подвергающихся буллингу (кстати, нередко с переводом ребенка в другую школу или даже в другой класс травля его необъяснимым образом прекращается).

То же самое относится к женщинам, которые из раза в раз находят себе романтических партнеров-абьюзеров. Грань между бездумными обвинениями жертвы и пониманием того, что она и в самом деле может отчасти вызывать реакцию агрессии у определенных, склонных к этому (!) людей, очень тонка. А зачастую никакой ответственности у жертвы и вовсе нет.

Толерантность к насилию

Могут ли какие-то черты характера, воспитания или условия жизни толкать человека в руки насильника? Речь не о вине, а об ответственности человека за свою жизнь. Об этом и многом другом мы спросили у кризисного психолога Натальи Рачковской:

— Ответственность жертвы за насилие, на мой взгляд, — вредная идея. Сложно провести грань между однократным случаем насилия или неоднократно повторяющимся абьюзом. Неоднократно — это сколько? Исходя из моего восьмилетнего опыта работы с жертвами абьюза, одна из немногих отличительных черт таких людей это то, что они, наоборот, берут на себя слишком много ответственности (за исключением тех, кто страдает тяжелым расстройством личности, но таких мало). Вот приходит женщина после ужасных отношений со своим партнером и начинает искать причину в себе. Она говорит: «это я виновата», «это я его спровоцировала» или «я сама нахожу таких мужчин», «а может быть, я это заслужила?». Очень часто женщины пытаются что-то сделать в самих отношениях, чтобы их улучшить. Что это как не ответственность? И первое, с чем я начинаю работать, с тем, чтобы снять эту излишнюю ответственность, потому что чрезмерная ответственность не помогает, а наоборот, мешает выйти из абьюзивных отношений и восстановиться после. При этом выйти из таких отношений мешают, в числе прочего, и гендерные стереотипы — со всех сторон женщине говорят: «мужчина голова — женщина шея», «женщина ответственна за климат в семье», вот она и пытается быть ответственной. И даже если речь идет о череде абьюзивных отношений, часто оказывается, что это не одно и то же, потому что деструктивные партнеры показывают себя по-разному. Женщина может решить, что больше не позволит по отношению к себе, например, избиение или сексуальное насилие, но встречает другого человека, который позволяет себе, например, эмоциональный или финансовый шантаж. И вновь находится в абьюзе.

Есть и такой момент — насильственные отношения, как правило, начинаются не сразу. Ни один абьюзер не говорит на первом свидании: я буду тебя бить, насиловать, изменять, забирать всю зарплату. Часто все происходит с точностью до наоборот — такие люди показывают себя прекрасными принцами и принцессами. Закручивание гаек зачастую происходит медленно и постепенно. Хотя насилие может начаться почти сразу — зависит от того, к чему «приучена» жертва, заметит ли она проявление такого отношения или воспримет как само собой разумеющееся. Для кого-то это покажется удивительным, но многие из таких людей банально не знают, в каких ситуациях надо насторожиться.

— Что общего у женщин, которые остаются в таких отношениях? Есть еще одна особенность — высокая толерантность к насилию, — продолжает Наталья Рачковская. — Термин толерантность пришел к нам из медицины и, по сути, означает привыкание к какому-то препарату, снижение чувствительности. Это похоже на толерантность к алкоголю — сначала человек пьянеет от малой дозы, а потом его организм привыкает, и, чтобы прийти к измененному состоянию сознания, ему требуется все больше спиртного. То же самое происходит в любой стрессовой ситуации: меняется биохимия нашего мозга — чтобы мы могли приспособиться. Человек, который никогда не сталкивался с насилием, испытает мощнейший шок от оскорбления. Клиенты из благополучных семей часто рассказывают, что пережили сильный стресс, если вдруг на них накричала обычно добрая и миролюбивая мама. А есть люди, которые в этом живут, они приходят и рассказывают: «Да, мама меня била»— «Чем била?» — «Ну шваброй. Ничего такого, я сама виновата». Так вот у первого человека организм не приучен к насилию, для него это сильный стресс, а второй даже не заметит и не станет маркировать ситуацию как потенциально угрожающую его психическому или физическому здоровью. Бывает, что человек в принципе живет в такой среде, когда одного соседа убили, второго посадили, третий «скололся» — для таких людей ситуации насилия нормальны. Но не всегда в абьюзивных отношениях оказывается женщина с изначально высокой толерантностью к насилию. Бывает и так, что толерантность развивается постепенно в изначально хороших отношениях. Просто в этой ситуации абьюзер не проявляет себя во всей красе сразу, а наращивает градус насилия постепенно. И через некоторое время женщина вдруг с удивлением обнаруживает себя в ужасных отношениях и недоумевает, как она могла такое позволить, ведь раньше никогда такого не было.

Кроме того, когда мы смотрим на ситуацию снаружи, зачастую она видится не той, какой она кажется изнутри.

— По этому поводу я часто привожу пример, — говорит Наталья Рачковская. — Когда мы смотрим фильм ужасов, то знаем, что ждет героя за дверью или в темной комнате, мысленно восклицая: не ходи туда! Но самому герою это отнюдь не очевидно — он живет согласно вере в «справедливый мир».

Человек как вещь

Наше общество во многом пропитано мизогинией. И она тоже играет роль в обвинении жертв насилия, причем часто со стороны представительниц того же прекрасного пола. Неприязнь и недоверие к женщине можно увидеть не только в Библии или Коране, но и в более ранних религиозных текстах тех же древних греков. Откуда они берутся?

— На мой взгляд, однажды иерархия в обществе распределилась так, что женщину просто объявили слабым полом, — продолжает Наталья Рачковская. — Кто-то подводит под это какие-то концепции, но я думаю, это случайность, потому что слабым полом женщина считается не во всех культурах. Если говорить про древние эпохи, то я бы не назвала это нелюбовью к женщине — скорее, потребительским отношением. Точно так же, как относились к вещам или домашним животным. Есть законы, которые наказывают воров, вот и в древности были законы, которые покушались на «собственность» мужчин — женское тело. В одних культурах карали человека, который покусился на жену, а в других — саму женщину, которая «не уберегла честь». Поэтому до сих пор в насилии над женщиной часто обвиняют ее саму. То же самое касается даже маленьких детей: зачастую даже пятилетнюю девочку в случае изнасилования считали развратницей, а мальчика — жертвой.

Синдром из Швеции и слабое звено

Наталья Рачковская: «Стокгольмский синдром возникает вследствие повышения толерантности к насилию. Это механизм адаптации психики к сложной стрессовой ситуации. Когда человек находится в ней, то его психика просто не справляется, он чувствует свое бессилие. Чтобы защититься, у некоторых людей включается механизм возврата себе контроля: если я сам хочу находиться в этой ситуации, значит, я ее контролирую. Именно на этом основана „любовь” к человеку, который, например, вас избивает или систематически причиняет эмоциональную боль. А это не любовь, это Стокгольмский синдром. В моей практике бывали ситуации, когда женщину избивал мужчина, но она не воспринимала это как любовную зависимость, а называла большим чувством».

— Помимо веры в справедливый мир, мизогинии, Стокгольмского синдрома, есть ли еще, на ваш взгляд, причины такого явления, как виктимблейминг?

— Я думаю, что здесь также задействован биологический страх или отвращение по отношению к чему-то опасному. Например, людям часто неприятно видеть гниющие раны. Это природный механизм, который обусловлен биохимией, он призван защитить организм от заражения или от общения со слабым в стае, чтобы «не заразиться» слабостью (ведь говорят же: скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты). Причем это, увы, бывает даже у хороших, эмпатичных людей, в том числе психологов, которые не работают с жертвами насилия. А те, кто специализируется именно на этой теме, знают про эти механизмы и умеют их «выключать», как хирурги, которые каждый день видят кровь.

Поэтому включение защитных механизмов по отношению к жертвам абьюза и насилия сами по себе нормальны и не говорят о том, что их проявляют лишь безжалостные люди, — просто для них эта тема непривычна и довольно травматична даже для восприятия со стороны. И все-таки иногда стоит остановиться и задуматься: а прав ли я, когда осуждаю другого?