Миллион бобров завоевывает Евразию: к добру или к худу?

В Global Ecology and Conservation вышла статья, где заявляется: впервые в новейшей истории число бобров в Евразии достигло 1,2 миллиона, превысив миллионную отметку. Причем конкретно в России их полмиллиона, и число это стремительно растет. Много это или мало? Считается, что несколько веков назад их в Евразии проживало до 400 миллионов – в триста раз больше.

В отличие от прошлых веков, бобровые шапки и шубы немодны. Конечно, есть определенное количество любителей «бобровой струи», содержимого анальных желез животного. Некоторая часть населения – само собой, ошибочно – считает, что этот водоотталкивающий состав повышает потенцию. Но в наше время есть и более эффективные и дешевые средства такого рода, поэтому массового истребления бобров по такой причине ждать не стоит.

Все это значит, что у них есть возможность в самое ближайшее время увеличить свое евразийское поголовье в сотни раз. Эти животные радикально меняют ландшафты там, где появляются. Значит, от ведущегося ими завоевания Евразии природа вокруг нас не может не измениться. Хорошо это или плохо?

Смешение бобра со злом

Многие склоняются ко второму варианту. Очень часто отношение людей к крупнейшим грызунам северного полушария довольно настороженное. Любой дачник знает: появились в округе бобры – скоро поднимутся грунтовые воды, весной дачу может залить. Да и без подтоплений звери эти – непростые соседи.

Взгляните в новости: то бобр повздорил с желавшей погладить его дамой в три часа ночи в центре Калининграда (2009 год); то перебил бедренную артерию попытавшегося с ним сфотографироваться рыбака (тот умер, Белоруссия, 2013 год). Иные из таких нападающих ставят рекорды по размерам: в Рязанской области мигрирующий бобр, прямо посреди села укусивший учительницу (та приняла его за котенка), после смерти был измерен и оказался весом в 30 килограмм и длиной в 1,2 метра.

Все это создает у многих чувство приближающегося бобрапокалипсиса. Типичный заголовок прессы по этому вопросу: «В Калининградской области решили отстрелять 614 бобров из-за ущерба природе». Губернатор этого региона даже попытался на федеральном уровне «пробить» статус бобров как вредных животных. Идея местного чиновника проста: «Есть мнение, что бобры являются для Калининградской области вредными животными (потому что, собственно, их до пятьдесят какого-то года в принципе не существовало)».

Его, казалось бы, можно понять: уже есть случаи, когда инвесторы отказывались от строительства в этом регионе производств из-за «бобриной угрозы».

При этом следует понимать, что сейчас проблема только в своей начальной фазе: по оценкам, пока этих зверей в Калининградской области всего несколько тысяч, потенциально эти животные способны размножиться здесь куда сильнее.

Но более внимательный взгляд на ситуацию с бобром показывает: те, кто оценивают их негативно, просто слишком мало знают об этом звере и его реальном влиянии на природу.

Чего мы не знаем о бобре?

Разумеется, они не всегда строили плотины и меняли ландшафт. Вплоть до нескольких миллионов лет назад климат на планете был намного теплее, чем сегодня. И, как и во все теплые эпохи, намного стабильнее – он не знал чередований ледниковых периодов и межледниковий. В таком мире водному грызуну не так сильно нужно убежище от холодной зимы и жаркого лета. Ведь чем теплее, тем больше осадков и тем ниже угроза погодной нестабильности – резкого колебания уровней водоемов.

Несколько миллионов лет назад начало холодать (собственно, и до сих пор климат холоднее той эпохи). Три миллиона лет назад бобры вида Dipoides (чуть меньше нынешних) построили первые плотины. Насколько нам известно, это был первый случай в истории Земли, когда живые создания начали строить сложные гидротехнические сооружение. Люди повторили этот подвиг много позднее.

Бобровая плотина только кажется простым месивом из веток и грунта: на деле это крайне многофункциональное сооружение, имеющее отношение не только к созданию удобного жилища, но и… к выращиванию еды для этого грызуна.

Плотина создает «окно» – область, где ток воды, льющейся через плотину, не дает ей замерзать, и откуда зверь всегда может выйти на поверхность. Кроме того, поднимая уровень воды, минидамба дает бобру возможность делать вход в свою хатку подводным – чтобы хищник не увидел момент выхода и не смог его там подкараулить. Верх хатки выступает над водой. Туда падет снег, что теплоизолирует «дом» зимой и затрудняет замерзание.

Летом созданное животным водохранилище имеет более стабильную площадь – и в нем интенсивнее растут водные растения — такие, что требуют чистой воды и крепятся ко дну водоема. Маленькие речки и ручьи обычно не дают им стабильного места для выживания, потому что летом сильно мелеют — но только не там, где есть бобровые плотины.

Иными словами, животная гидротехника не только защищает бобра от холодов, а вход в его дом – от хищников, но и создает «делянку», где растет его любимая летняя пища – водные растения, требующие спокойных и чистых вод.

Вдобавок бобр, активно питаясь деревьями (в том числе теми, что на зиму сваливает в свой водоем), испражняется в воду, резко обогащая дно водоема азотом и фосфором, которых обычно в воде нехватка. За счет этого он наращивает общую биомассу водных растений и экосистем в целом: благодаря «внесению удобрений» им становится проще расти.

Через несколько лет деревьев вокруг еще достаточно – бобр не может потребить их слишком много. Тем более, что на берегах созданного им водоема они растут активнее, благо его фекалии вносят в почву больше азота и фосфора, да и стабильный уровень грунтовых вод упрощает рост деревьев. Но вот самому строителю дамбы это место уже не очень нравится: за каждым новым деревом надо ходить все дальше. Тогда он мигрирует в новое место и строит себе там новую плотину и хатку.

В результате на одну бобриную семью (их пары стабильны до смерти одного из двоих) за их жизнь приходится до 5-6 плотин. Как мы уже отмечали, всего в Евразии жило до 400 миллионов бобров. То есть количество их плотин могло, в прямом смысле этих слов, превысить миллиард. В этой цифре нет ничего невероятного: на Огненной Земле на спутниковых фото видны 206 тысяч плотин на 73 тысячи квадратных километров. Причем в лесах эта плотность заметно выше, местами превышая 15 штук на квадратный километр. Всего бобров здесь 70-110 тысяч (их считать намного сложнее, чем различимые из космоса плотины).

Плотины превращают в «бобровые луга» не только лесистые местности. Эти животные могут строить плотины и хатки и из кустарников. На той же Огненной Земле за счет этого они заселили не только степи, но и тундры, затопив своими водохранилищами 315 квадратных километров, почти 1% от территории, которую колонизировали.

Невидимая сторона темного омута

Кроме легко различимых глазом плотин это животное вносит в ландшафт еще один важнейший тип модификаций, которые мы замечаем реже. Бобры роют каналы двух типов. Первый из них – «грузовые»: если кормовые, интересные ему виды деревьев стоят на отшибе от водоема, он, для упрощения заготовок на зиму, прокладывает к ним канал в 0,5-0,8 метра шириной, по которому «сплавляет» крупные фрагменты деревьев.

Второй тип каналов – «пассажирские»: их он роет на дне, углубляя русла мелких ручейков и речек, соединяющих между собой водоемы. Это, в лесных условиях, нужно ему, чтобы без риска передвигаться по ним от одного места к другому, что очень важно во время миграций.

А миграции этот вид устраивает раз в несколько лет. В каком-то смысле именно бобры, а не люди, изобрели первое «кочевое земледелие». Только если у людей одно зовется подсечно-огневым, то у бобра его точнее назвать заливно-луговым. Когда он строит дамбу, то использует растущие по берегам водоема деревья. Часть деревьев может затопить, и тогда они же идут на зимний запас пищи. Если затопленных деревьев нет – бобр начнет валить и сволакивать в воду деревья с берега своего «водохранилища».

Кстати, о «земледелии». Когда животное попадает в сухую среду обитания – например, в оренбуржскую степь – оно начинает заниматься ирригацией. Построив плотину на ручье, зверь вначале обеспечивает себе запас воды. В оренбургской степи средняя ширина русла после прихода бобра увеличивается с 0,65 до 13,5 метров, глубина растет с 0,25 до 0,9 метра. А затем он начинает вести в сторону от своего «водохранилища» каналы.

Исследователи из Оренбургского заповедника описывают их так: «Каналы выполняют функцию орошения, тем самым увеличивая площадь увлажнения береговой зоны». Что это дает зверю – понятно. Чем выше увлажнение вокруг его места обитания, тем быстрее там начнут расти деревья, которыми он питается.

Кандидат биологических наук Владимир Лавров развивает мысль: «Меняя ландшафт, бобр создает биотопы для целого комплекса живых организмов. Это способствует биологическому разнообразию. Зоопланктон, бентос способствуют развитию живых организмов в воде, а потому с появлением бобра в запрудах становится больше рыбы.

Норка, выдра, ласка, горностай появляются практически сразу вслед за бобром. В природе ведь как? Свалил бобр дерево, погрыз кору и оставил, а потом косуля пришла, лось – и они тоже нашли себе пищу… То же самое птицы, земноводные, пресмыкающиеся. Бобр сберегает поверхностные воды, что очень важно в период засух. Когда лето выдается засушливым, воду пожарники часто берут именно из бобровых запруд».

Лавров также критикует идею, что бобры приводят к заболачиванию местности. Это животное не живет в болоте: ему жизненно важно углубить водоемы и иметь в них регулярное проточное течение, иначе зимой поверхность его «водохранилища» замерзнет.

Со временем, подчеркивает ученый, бобр создает вовсе не болота, а скорее их противоположность: «Опять же такой процесс ускоряет образование ила, а он – основа для образования пойменных заливных лугов. Здесь уже безоговорочно большая польза для сельского хозяйства».

Общее воздействие бобра на видовое разнообразие несомненно: он его увеличивает. За счет кочевки он никогда не уничтожает древесную растительность полностью, тем более, что многие ее виды вообще не любит – например, ель, сосну, дуб.

А из-за увеличения глубины и размеров водоемов в зоне его обитания через считанные годы появляются водоплавающие птицы, которых прежде никогда не было – кряквы, чирки, водные насекомые (те же стрекозы) и многое другое. Брошенные бобровые хатки охотно колонизируют выдры (если плотина обросла и не разрушилась) и даже лисы (если ее однажды разрушили вешние воды, и хатка выше уровня воды).

Деятельность грызуна облегчает жизнь и другим животным. Как констатируют охотники: «кормовая нагрузка копытных животных на территории расположения бобровых колоний оказалась в 4–8 раз выше, чем в окружающих угодьях. Кора и побеги деревьев и кустарников, сваленных бобрами, но еще полностью не обработанных ими или «зависших» над землей, оказались полностью использованы лосем, оленем, косулей и зайцем».

Бобер и море

Часто люди считают бобра чисто пресноводным животным. Но сам он об этом ничего не знает: известно, что эти животные преодолели сложные морские проливы между Огненной Землей и Южной Америкой самостоятельно.

Как обнаружили несколько лет назад американские ученые, этот зверь может жить и вести гидротехническое строительство в приморской зоне. Чтобы обеспечить себя жильем, он способен прорывать канавы и углублять существующие протоки, идущие от морского берега вглубь суши. Во время прилива морская вода проникает по таким канавам далеко на сушу и остается в понижениях местности, которые бобры и используют как водохранилища, в которых строят хатку.

Это звучит довольно странно, но, похоже, они способны питаться и частью водных растений, существующих в морской воде. При этом собственно соленую воду зверь не пьет и даже, при непривычке, может нахлебаться ее и умереть. Однако бобры, давно соседствующие с морем, вполне знают, что та опасна, и спокойно живут в приморских «водохранилищах», заполненных ими с помощью каналов.

Таким образом, американцы открыли морские наклонности бобров в Северной Америке, где живет канадский бобр. Возникает вопрос: а что с этим у нас, способен ли евразийский бобер сладить с морем? Возможный ответ можно наблюдать на видео ниже (осторожно, громкая музыка):

Как мы видим на Куршской косе (Калининградская область) они вполне спокойно переносят соленую воду и ведут себя на морском пляже примерно так же, как человек-турист. Однако те части нашей страны, где есть высокий прилив, исследованы зоологами сравнительно слабо. Поэтому сложно достоверно сказать, используют ли эти грызуны «приливные водохранилища» в нашей стране. Но, скорее всего, они могут это сделать – если не сейчас, то в будущем.

Евразийский бобр – инвазивный вид, которому стоит радоваться

Мы уже цитировали калининградского губернатора, утверждающего, что бобр до 1950-х здесь не водился, а теперь пришел и злостно поднимает уровень грунтовых вод, отчего инвесторы, планировавшие сводить местные деревья на топливные пеллеты, решили не заходить в регион. Часть правды здесь есть: при высоком уровне грунтовых вод у древесины выше влажность, значит – выше затраты на ее сушку.

Но есть и неправда: бобр в Евразии – и в Калининградской области, и в Волгоградской – вовсе не недавний пришелец и не инвазивный вид. Он был тут очень давно и всегда активно преобразовывал природу, в которой жил. Многое из того, что мы воспринимает как естественный ландшафт, на деле – результат их деятельности.

В 1706 году прусский король Фридрих I ввел штраф в 20 талеров (0,45 килограмм серебра) за нанесение любого ущерба бобровой плотине или самим животным. Основной территорией, где штраф был актуален, была именно Восточная Пруссия. Как мы видим, нынешнему губернатору одной из частей восточнопрусских земель можно было бы больше интересоваться историей своего региона.

Однако штрафы не помогли. Цены на бобровый мех в ту эпоху были высоки, и никакой немецкий орднунг не спас восточнопрусских бобров от истребления к XIX веку. Оставленные ими запруды по берегам обросли деревьями и стали считаться озерами или болотами «естественного» происхождения. В 1930-х годам НСДАП после прихода к власти устроила именно в Восточной Пруссии крупный мелиоративный проект, осушивший огромные площади и оставивший раскиданные и сегодня по Калининградской области каналы.

Однако через несколько десятков лет оказалось, что эти пахотные земли продуктивны умеренно (там отнюдь не чернозем), а скотоводство в России, которой отошли эти земли, прямо скажем, развито не чрезмерно, отчего осушенные при нацистах и советской власти земли откровенно пришли в запустение. В 1990-х на них вновь появился бобр, который стал восстанавливать некогда устроенные его предками порядки: запруживать местность, в том числе – и ряд старых мелиоративных каналов.

Поэтому слова местного современного губернатора: «Есть мнение, что бобры являются для Калининградской области вредными животными (потому что, собственно, их до пятьдесят какого-то года в принципе не существовало)», – следует так и оценивать, как «есть мнение». И более ничего. Бобр не может быть здесь вредным животным, потому что он – древний скульптор местных экосистем.

Да, бесспорно, выбитое браконьерами почти по всей России это животное долго (два-три века) отсутствовало в большинстве наших экосистем. За это время они существенно изменились на вид. Реки, которые раньше были полноводнее, сильно обмелели. Лев Толстой некогда купался в речке Ясенке в своем имении, а сегодня само существование этой речки в отдельные годы вызывает вопросы (в ней исчезает вода). О купании там речи просто не может идти. Ясно, что экосистема адаптировалась к маловодности: водные виды птиц и растений сильно потеснены, остались те, кто готов жить при дефиците фосфора и азота.

Но, как отмечают исследователи из Оренбургского заповедника, хотя бобер сейчас формально и инвазивный вид, нетипичный для осиротевших без него экосистем, его возвращение все равно трудно оценить, как экологическую проблему.

Нечеловеческая гидротехника против затоплений

Другая сторона проблемы: бобры на практике помогают многим регионам адаптироваться к серьезным угрозам окружающей среды. Напомним: на планете идет глобальное потепление, отчего количество осадков неизбежно растет и будет расти. Европа от Великобритании до Польши периодически заливается дождями, вызывающими человеческие жертвы и разрушения. В той же калининградской прессе можно встретить целый раздел для новостей под общим названием «Потоп в Калининграде».

Возникает вопрос: почему в исторических хрониках этого региона крайне сложно найти упоминания подобных событий в прошлом? Ответ довольно банален: до запустения и спуска многочисленных бобровых плотин они служили крупным буфером-накопителем для воды. Да, ее уровень не падал летом, но и при сильных затяжных дождях вода накапливалась во множестве водохранилищ и очень редко серьезно выходила из их берегов.

Сейчас этот фактор намного слабее, но если бобров здесь не перебьют, рано или поздно все вернется на круги своя. И опасные наводнения станут куда менее опасны.

Сколько москвичей выжило бы при полной «бобризации» региона?

В 2010 году в России случилась миникатастрофа: долгое отсутствие осадков, которое нами субъективно воспринималось как аномальная жара (при осадках температура падает, а без них охлаждать поверхность испарением просто нечем). В июле-августе того года в нашей стране умерло на 55,5 тысяч человек больше, чем в 2009 году.

Разумеется, это не вполне корректный метод подсчетов: из-за большой смертности людей с сердечными заболеваниями, в холодных октябре-декабре того же года людей умерло меньше и общегодовая смертность только на 18 тысяч превысила норму. Но и это – огромная цифра, заметно больше потерь России во всех войнах после 1991 года.

Однако статистика показывает нечто странное: из этих 18 тысяч избыточных смертей 2010 года на Москву и Московскую область пришлось 7833. Выходит 43% всех жертв проживало там, где находится лишь 13% населения России. Остальные 87% населения страны понесли лишь 56-57% потерь от аномального лета 2010 года. Получается, в Москве и Московской области погибших от того лета на душу населения впятеро больше, чем в остальной России. Между тем небывалая жара тогда затронула большинство населения страны. В чем дело?

Никакого секрета здесь нет. Еще в 2011 году пресса писала: «В дыму лесных пожаров жаркого лета 2010 года потерялся один примечательный факт, что торф горел преимущественно в Московской области. В Тверской, Владимирской и других областях европейской части России, где болота — неотъемлемая часть пейзажа, серьезных пожаров на торфяниках не было. А если где-то огонь появлялся, то его достаточно быстро тушили».

Как указывают научные исследования, главной причиной смертности в Москве были не сами высокие температуры, часто далекие от действительно опасных для человека, а именно смог пожаров торфяников, плотно накрывавший город и большую часть области. Здесь он был сильнее и дольше, чем где-либо еще в России.

Одна из важнейших причин этого – довольно низкий уровень грунтовых вод и резервуаров-накопителей, способных поддержать этот уровень. Летом в Московской области грунтовые воды «уходят» сильнее, чем в соседних областях, где много торфяников – той же Тверской или Владимирской. Причины достаточно банальны: реки вокруг Москвы искусственными плотинами зарегулированы недостаточно, а бобров тут меньше. И не только потому, что это более населенные места, но и потому, что с ними тут пытаются бороться.

Между тем, именно бобр, а не человек – ключевой и самый эффективный борец за уровень грунтовых вод. Олег Мисников, заведующий кафедрой геотехнологии и разработки торфяных месторождений Тверского государственного технического университета, утверждает:

«Я начинал свою трудовую деятельность начальником участка на торфодобывающем предприятии… Если человек на болотах больше не появляется, то там появляются бобры, делают запруды, это тоже способствует заболачиванию. Вот на бывшем Берендеевском торфопредприятии уже очень много бобров и их запруд, то же самое в Нижегородской области, на болотах Камское — Осиновые котлы. Даже возникает вопрос, что делать с бобрами, если вновь возникает необходимость возобновлять промышленную добычу — есть такой экологический момент…»

Интересно, что в названных им точках пожары 2010 года были минимальны или вовсе отсутствовали. Снижение числа пожаров на торфяниках после появления бобров отмечают и в Белоруссии.

С высокой вероятностью можно утверждать: если бы расселение бобров в России началось бы лет на 20 раньше, в трагическое «торфяное» лето 2010 года погибло бы не 7,8 тысяч жителей Москвы и области, а куда меньше.

Победит ли человек бобра и здравый смысл?

Итак, мы наблюдаем довольно странную ситуацию. С одной стороны, в мире растет количество осадков, что ведет к периодическим наводнениям в Европе (и на западе России). С другой – в Московской области летом падает уровень грунтовых вод, отчего горят торфяники, отчего в иные годы умирают по семь-восемь тысяч человек.

В теории, евразийский бобр – простейшее и бесплатное средство облегчить обе проблемы. Заплотиненные реки резко снижают силу наводнений. В России может жить не несколько сот тысяч, как сейчас, а миллионы бобров, которые способны поддерживать сеть в десятки миллионов действующих плотин, сохраняя грунтовые воды высокими круглый год и не давая рекам сильно выходить из берегов при затяжных дождях.

Но на практике с этим животным пытаются бороться: в Московской области, где от его дефицита в 2010 году людей умерло больше, чем в локальной войне, даже хотят выдавать деньги за отстрел. В периодически затапливаемом Калининграде требуют признать его вредным животным. В Белоруссии, пострадавшей от жаркого лета в 2015 году, есть места, где охотниками убит каждый шестой бобр.

Причина такого странного поведения понятна: люди не задумываются над тем, что это именно они начали войну с бобром, почти уничтожив его; что построенные ими дачи расположены без учета гидрологической безопасности, часто там, где по всем нормам строить нельзя; что наводнения вокруг бывшего Кенигсберга начались тоже не просто так, а лишь после изведения там этого грызуна.

Несмотря на легкую абсурдность ситуации, она вряд ли должна вызывать пессимизм. Не стоит беспокоиться, что российские власти смогут победить бобра. И не только потому, что одновременно им приходится бороться еще и с наводнениями или торфяными пожарами. Важнее то, что поведение людей в нашей стране сильно изменилось. Как говорят сами сторонники боброцида:

«…охотиться на бобра ой как непросто. Приходится лазать по болотам, озерам, лесным речкам, среди хлама, гнилья и завалов».

В наше время люди слишком любят комфорт, а переменчивая мода давно игнорирует мех грызунов. В той же Новгородской области квота на отстрел бобров – 27 тысяч, а желающих на нее находится всего 61 в год. Понятно, что в Московской области концентрация людей велика, и здесь, скорее всего, этих зверей и дальше продолжат жестко контролировать.

Но за ее пределами людей в России все меньше, а их способность передвижения вне комфортной городской среды все ниже. И конца у обеих этих тенденций не просматривается. Скорее всего, бобриная реконкиста Евразии закончится полным успехом – хотим мы этого или нет.