Разгром Наполеона на Березине: французская катастрофа, русская неудача?

Большинство из нас видит Отечественную войну 1812 года глазами ее величайшего популяризатора – Льва Толстого. Формально «Война и мир» – книга художественная, но и автор, и многие читатели воспринимали ее как эпическое полотно из реального мира, в которое Толстой просто вплел судьбы кое-каких персонажей помельче.

Из-за «толстовизации» истории Отечественной войны многие до сих пор считают, что Кутузов как полководец действовал мудро. Якобы он не хотел давать Наполеону Бородинского сражения, планируя скорее отдать Москву, и только под напором Александра I и двора это сражение он дал.

Более того, Кутузов не хотел жертв со стороны русской армии и поэтому избегал решительных сражений с французами при их отступлении вдоль Старой смоленской дороги, и также поэтому не окружил их под Красным, еще в глубине России, где до границы было очень далеко. По той же причине же он не хотел и решительного сражения с Наполеоном на Березине, не гнал вперед свои уставшие войска, и от этого разгром Бонапарта в России не был полным и не сопровождался его пленением тогда же, осенью 1812 года.

К сожалению, всем вышеперечисленным Лев Толстой сыграл плохую услугу популяризации российской истории. Сегодня достоверно известно, что Кутузов планировал дать решительное сражение Наполеону, чтобы тот не взял Москву. Не менее точно мы знаем, что сперва он планировал продолжать сражение и на следующий день, и лишь узнав огромный масштаб потерь русских под Бородино (45,6 тысяч по Военно-учётному архиву Главного штаба), решил отступать.

Но это, пожалуй, меньшее из зол. Куда более неприятно другое: Кутузов действительно не хотел добивать Наполеона осенью 1812 года, но совсем не потому, что не хотел тратить жизни своих солдат. Более того, именно его нежелание привело к гибели более чем сотни тысяч наших соотечественников в войне с Наполеоном. Впрочем, обо всем по порядку.

Перед Березиной: как Наполеон вообще смог уйти так далеко от Москвы?

Как известно, переломным сражением войны 1812 года было не Бородино. После него Наполеон все еще имел два свободных пути отступления из России. Да, отступление зимой, в силу нежелания Александра I капитулировать, было неизбежно. Но оно вовсе не должно было стать катастрофой. Таковым оно рисуется только в наших учебниках истории да еще в «Войне и мире» – а вот Наполеон считал, и обоснованно, что это совсем не обязательно.

Сам император французов говорил в 1816 году: «Я хотел [после захвата Москвы] двинуться из Москвы в Петербург или же вернуться по юго-западному пути; я никогда не думал выбирать для этой цели дороги на Смоленск”. Ровно то же самое о его планах писал и Кутузов. Под «юго-западным путем» Наполеон имел в виду конкретно Украину. Кутузов понимал это, и поэтому встал лагерем в Тарутино, к югу от Москвы. Отсюда он мог угрожать движению французов на юго-запад.

Если бы Наполеон двинулся от Москвы сразу после ее занятия, он мог бы успеть: русские войска после Бородино были крайне ослаблены, в тарутинском лагере не было и ста тысяч человек. Но Бонапарт месяц прождал русских послов, желающих объявить о капитуляции, и, конечно же, не дождался их (императора вообще трудно назвать знатоком русской ментальности, так что здесь его ошибка закономерна).

Когда Наполеон ее осознал, то попробовал прорваться на Украину через Малоярославец. 12 октября 1812 года (здесь и далее даты по старому стилю) благодаря быстрой реакции Ермолова этот маневр был перекрыт, состоялось сражение за Малоярославец. Французы не рискнули энергично прорываться, потому что у них осталось всего 360 орудий против 600 русских и всего один зарядный ящик на орудие.

Они потеряли много лошадей, поскольку не могли заранее оценить их смертность в российских условиях – от этого возить и орудия, и ядра с порохом часто было некому. В итоге прорыв под Малоярославцем шел бы без артиллерии, что грозило обернуться бойней. В таких условиях Наполеон попытался отступить через разоренную им ранее Старую смоленскую дорогу – по которой вторгался в Россию.

Идея с самого начала выглядела обреченной на провал. Русская армия следовала за ним параллельно по Новой смоленской дороге, окрестности которой не были разорены фуражирами французов. От Малоярославца до русской границы была тысяча километров. Голодные люди с падающими от недоедания лошадями не могут пройти тысячу километров быстрее, чем менее голодные люди с непадающими лошадями. Технически французы не могли выиграть эту гонку.

И реальность это вроде бы подтверждала. 3-6 ноября 1812 года в сражении при Красном (Смоленская область) русские могли отсечь от отступления на запад главные силы Наполеона и разгромить их в решительном сражении. От удара небольшого отряда Милорадовича по корпусу Евгения Богарне последний потерял шесть тысяч человек – а русские только 800. Удивляться нечему: без поддержки артиллерии истощенные от голодного и холодного марша французы мало что могли.

Однако уже на второй день сражения Кутузов не только не поддержал участвующие в нем русские передовые отряды главными силами, но и приказал генералу Милорадовичу отойти ближе к русским главным силам у Шилова (на карте) – что не давало ему обрушиться на французов.

Кутузов даже запланировал атаку Красного этими самыми главными силами – но в час ночи на третий день сражения у Красного узнал, что там находится Наполеон и… отменил атаку. Когда корпус Даву шел к Красному, Милорадович бил по нему в упор из артиллерии – но из-за приказа Кутузова не отрезать французам путь к отступлению так и не атаковал его, хотя имел превосходящие силы. Французы просто шли в колоннах по дороге, сбоку от которых висели крупные русские силы – те их обстреливали, но не добивали.

Лишь когда Наполеон начал отступать главными силами, Кутузов возобновил преследование – до того сутками его основные силы стояли на месте в оборонительной позиции, а авангарды всячески сдерживались приказами сверху (не только Милорадовича, но и Голицына). Как мягко пишет про это благожелательный к Кутузову историк: «При большей энергии со стороны Кутузова – вся французская армия стала бы его добычей, подобно ее арьергарду – корпусу Нея, не успевшему проскочить и положившему оружие». Почему же этой «большей энергии» не было?

Традиционное объяснение крайне странным действия Кутузова перед лицом «умирающей от голода» (оценка Наполеона, данная в дни боев под Красным) французской армии таково: Кутузов берег солдат русской армии. Якобы он хотел дождаться как можно большего истощения французов.

Увы, это объяснение не выдерживает проверки фактами. Дело заключается в том, что морозные марши влияли на русских ничуть не лучше, чем на французов. Да, солдат Кутузова лучше кормили – благо они шли по не разоренной Смоленской дороге, но колесные обозы были не очень хороши при движении в зимнее время года.

К тому же русская военная форма была очень похожа на западную – то есть хорошо смотрелась на парадах, но была плохо приспособлена для активных боевых действий русской зимой. Чисто теоретически армию должны были импровизировано одеть в полушубки и валенки – но на практике «ряд частей, включая лейб-гвардии Семеновский полк, вынуждены были обходиться без полушубков и валенок».

Итоги предсказать нетрудно: «Наши так же были почернелы [от обморожений] и укутаны в тряпки… Почти у каждого что-нибудь было тронуто морозом». Эти слова участников русского похода не увидеть в многословных рассуждениях Толстого о мудром Кутузове, ждущем, пока Наполеона победит некая магическая (и мифическая) сила вещей или некий абстрактный «народ». Их не увидеть и на страницах наших учебников истории – но таковы факты.

Колесные обозы и общее отсутствие опыта действия системы снабжения в зимние месяцы также серьезно ограничили способность армии передвигаться: «Гвардия уже 12 дней, вся армия целый месяц не получает хлеба», – свидетельствует участник русского похода А.В. Чичерин 28 ноября 1812 года. Е.Ф. Канкрин в официальном отчете признавал, что хлеба для армии в зимние месяцы 1812 года «получалось крайне мало». Без хлеба, в форме, скроенной по западным образцом, русские не могли не терять людей на марше – пусть и не так чудовищно, как французы.

Другой важнейший фактор, о котором редко вспоминают – сыпной тиф. Его эпидемии стабильно вспыхивали в холодное время года, и 1812 год не был исключением. В общих потерях военной кампании 1812 года на болезни у русских приходится 60% – войска вне зимних квартир были лишены бани и поэтому не могли избавиться от вшей, переносивших сыпной тиф – главного убийцы и во французской, и в русской армиях.

Совокупность этих факторов привела к тому, что к русской границе к началу декабря 1812 года Кутузов вывел всего лишь 27464 человек и 200 орудий. Из Тарутинского лагеря в октябре того же года с ним вышло, по самым минимальным оценкам, 97112 солдат и 622 орудия. Не менее семидесяти тысяч, примерно три четверти всей русской армии, не дошли до границы. И это мы даже не посчитали потери на марше у других группировок русской армии – Витгенштейна или Чичагова.

Иными словами, тысячекилометровый марш оставлял нашу армию без солдат в большей степени, чем любое сражение 1812 года. Да-да, мы не оговорились: именно любое. Ведь из этих 70 тысяч убитых и раненных было менее 12 тысяч – небоевые потери от мороза и болезней, неизбежных при ослаблении организма, составили 58 тысяч. Между тем под Бородино убитых и раненых у русской армии было немногим больше 45 тысяч.

Поэтому когда русские писатели и поэты широкими мазками рассуждали про то, что Наполеона одолели «остервенение народа, Барклай, зима иль русский Бог?» – они были несколько не в курсе реальной картины событий. Зима (а точнее – морозный ноябрь 1812 года) действительно лишила французов большинства солдат. Но большинство солдат от этой же зимы потерял и Кутузов.

Атакуй он при Красном в середине ноября – и небоевые потери русской армии были бы много меньше. Ведь от Красного до границы империи было более 600 километров – основная часть марша к границе в этом случае была бы не нужна. Разгром Наполеона под Красным без артиллерии, с дефицитом зарядов для орудий и голодными солдатами был абсолютно неизбежен – и он явно стоил бы русским намного меньше жертв, чем Бородино. В конце концов, под Красным мы потеряли две тысячи человек – а французы более 20 тысяч.

Ясно, что решительный удар под Красным означал бы конец войны и кампании – без армии Наполеон не смог бы улизнуть из России. Без Наполеона Франция не смогла бы сопротивляться и была бы вынуждена пойти на мир, как после разгрома Наполеона III в 1870 году. В этом случае потери русских в войне 1812 года были бы ниже, чем в нашем варианте развития событий – ниже потому, что серия изнурительных маршей на 600 с лишним километров в конечном счете обошлась нам в десятки раз больше, чем сражение при Красном.

Отдельно отметим: Кутузов, по известным причинам, видел плохо, но не был слеп. Он на сто процентов был в курсе того, что его люди и в отсутствии решительных сражений устилают собой дороги параллельного преследования французов своими телами. Вот описание современника:

«Подъехав к Измайловскому полку [один из четырех престижнейших полков империи, обычно отлично обеспеченный материально — А.Б.], он спросил:
— Есть ли хлеб?
— Нет, ваша светлость.
— А вино?
— Нет, ваша светлость.
— А говядина?
— Тоже нет.
Приняв грозный вид, кн. Кутузов сказал: «Я велю повесить провиантских чиновников. Завтра навезут вам хлеба, вина, мяса, и вы будете отдыхать».
— Покорнейше благодарим!
— Да, вот что, братцы: пока вы станете отдыхать, злодей-то, не дожидаясь вас, уйдет!
В один голос возопили гвардейцы: «Нам ничего не надобно! Без сухарей и вина пойдем его догонять!»

Граф отлично умел управлять людьми: вешать чиновников было бесполезно, потому что вопросы обеспечения преследования не были проработаны заранее на уровне армии в целом. Поэтому дать хлеба и мяса он не мог. Но он смог так настроить измайловцев, что они смирились с отсутствием снабжения и были готовы продолжать марш. Разумеется, их самоотверженностью трудно не восхищаться. Не менее очевидно, что кто-то из них от всего этого не мог не умереть: труден голодный марш при сильном морозе.

Кутузов еще до 1812 года не мог не знать, что зима убивает армию, потому что об этом знал любой русский военачальник и до него (кроме Суворова, умевшего организовать снабжение). Вот описание русским современником кратких зимних боев с французскими войсками в 1807 году, за пять лет до той войны: «[русская] армия не может перенести больше страданий, чем те, какие испытали мы в последние дни. Без преувеличения могу сказать, что каждая пройденная в последнее время миля стоила армии тысячи человек, которые не видели неприятеля, а что испытал наш арьергард в непрерывных боях!.. В нашем полку, перешедшем границу в полном составе и не видевшем еще французов, состав рот уменьшился до 20—30 человек [от 150 нормальной численности – А.Б.]».

Вывод: в ноябре 1812 года Кутузов «отпускал» Наполеона не потому, что берег солдат. Буквально каждый километр марша стоил ему много десятков солдат, отставших от армии по полной небоеспособности или смерти. Это не было сбережением армии – это было желанием не мешать Наполеону отступить.

Березина: второе спасение Наполеона Кутузовым

Последним сражением войны 1812 года была Березина – 14-17 ноября по старом стилю (26-29 ноября по новому стилю). Обычно в нашей литературе его представляют как несомненную победу русских войск и даже Кутузова. К сожалению, реальность была не такой блестящей.

Замысел сражения на Березине, который Кутузов еще до самого сражения согласовал в переписке с царем, действительно предполагал окружение и ликвидацию частей Наполеона усилиями трех армий. К западу от реки Березина русский корпус Витгенштейна (36 тысяч человек) и 3-я Западная армия Чичагова (24 тысячи) должны были занять все переправы и не дать Наполеону перейти на западный берег еще не вставшей подо льдом реки. В это время основные силы Кутузова – по численности не меньше любого из первых двух отрядов – должны были обрушиться на зажатую с запада армию Наполеона и уничтожить ее.

А в жизни все было совсем не так. 11 ноября к городу Борисову на восточном берегу Березины подошел французский авангард Удино. 12 ноября адмирал Чичагов, опасаясь быть раздавленным всей наполеоновской армией (другие русские силы еще не подошли) отошел на правый берег Березины, планируя обороняться под прикрытием реки.

14 ноября к реке подошли 30-40 тысяч главных сил Наполеона. В теории, людей у него было вдвое больше, но это были «некомбатанты» – больные, маркитантки и тому подобное. Бонапарт выяснил, где находятся два самых неглубоких места для наведения переправ. В самом подходящем из них он имитировал наведение переправы, а в нескольких десятках километрах вверх по течению – у деревни Студянка – начал наводить реальную переправу.

Чичагов, поверив в демонстрацию, отвел свои силы на десятки километров южнее Борисова, оставив у брода напротив Студянки небольшой заслон. Утром 14 ноября французы начали переправу. И отбросили русский заслон.

16 ноября Чичагов прибыл к этому месту со своими силами, но французов здесь было больше, чем русских, а соседние армии на помощь не пришли. Корпус Витгенштейна преследовал корпус Виктора и не участвовал в сражении с главными силами Наполеона. Силы Кутузова к Березине за все три дня сражения так и не подошли. 17 ноября Наполеон понял, что не успевает закончить переправу – к району боев начали подходить силы Витгенштейна – и сжег ее. Оставшиеся на том берегу некомбантанты при налете казаков были убиты (меньшая часть) или пленены.

По соотношению потерь Березина выглядит разгромом французов. Русские по архивным данным потеряли здесь четыре тысяч человек – а оценки французских историков в 20 тысяч не основываются ни на чем, кроме как незнакомстве французов с русскими документами и желанием получше описать березинский разгром.

Французы после Березины имели менее 9 тысяч боеспособных солдат, в то время как до переправы их было 30 тысяч по самым скромным оценкам. Очевидно, что 20 тысяч было пленено, или убито, или утонуло. Все эти потери стали возможны в основном благодаря действиям Чичагова – именно он сделал больше всего в том сражении, благо остальные две группировки русских так и не смогли полноценно прийти ему на помощь.

Кутузов в письме Александру, объясняя неудачу попытки полного уничтожения французов и уход Наполеона, поспешил возложить вину на Чичагова. Между тем, это крайне сомнительная идея. Отряд Чичагова был слабейшим из трех русских отрядов, и один сражался с главными силами Бонапарта, нанеся им огромные потери. Он не смог остановить их – но не факт, что на его месте кто-то справился бы лучше.

А вот действия самого Кутузова в сражении вызывают куда больше вопросов. Первый день сражения, 14 ноября, застал его и его армию в Копысе (восточный край на карте выше) – в 119 километрах от Березины. 16 ноября, на третий день боев он и его силы находились в Сомрах – все еще далеко от поля боя. В эти сутки ему пришли известия от Чичагова, что Наполеон пересек реку – и в ответном письме Кутузов пишет: «Сему я почти верить не могу».

И это не оговорка: он даже 17 ноября приказал своему передовому отряду (под командованием Милорадовича) выяснить, «остается ли какой неприятель по сию сторону реки Березины». 18 ноября, через сутки после конца сражения на Березине, Кутузов пишет Чичагову:

«Неизвестность моя все продолжается, переправился ли неприятель на правый берег Березы… Доколе не узнаю совершенно о марше неприятеля, не могу я переправиться через Березу, дабы не оставить графа Витгенштейна одного противу всех сил неприятельских».

Этот его тезис невозможно понять иначе, как отговорку, причем довольно нелепую. Витгенштейн 18 ноября уже и сам был на том же берегу Березины (западном), что и Наполеон.

Складывается удивительная картина: сражение на Березине сутки как кончилось, а Кутузов все еще не хочет переправляться, чтобы хотя бы преследовать Наполеона – раз уж он не успел раздавить его во время боев на самой реке. В итоге Березину Михаил Илларионович и его армия перешли только 19 ноября, на двое суток позже Наполеона, и в 53 километрах южнее, а не там же, где и он – хотя эта точка была бы выгоднее для преследования.

Общее мнение современников хорошо выражено в дневнике участника похода капитана Пущина: «Никто не может дать себе отчета, почему мы не опередили Наполеона у Березины или не появились там одновременно с французской армией».

На самом деле отчет дать довольно просто – и мы сделаем это ниже. Пока же подведем итоги: хотя Березина тактически была несомненной русской победой, стратегически ее следует признать неудачей. Наполеон ушел, война затянулась еще на 1813-1814 годы, в ходе которых русские безвозратно потеряли не менее 120 тысяч человек.

Почему Кутузов вел себя так странно?

Хороший преподаватель еще на первом курсе истфака говорит студентам: если вам кажется, что человек прошлого в той или иной ситуации действовал неправильно, нелогично, то в 99% случаев вам так кажется потому, что вы слишком плохо знаете его время.

Это правда. Чтобы понять, отчего Михаил Илларионович делал все, что мог, чтобы Наполеон покинул нашу страну живым и свободным (а это было непросто), и с ядром будущей армии, нам следует лучше узнать его эпоху. Для этого нужно обратиться к реальности, с которой нас забыли познакомить в школе.

Все дело в том, что вступление России в войны с Наполеоном носило случайный характер и не соответствовало ее интересам как государства. Причем Кутузов вполне понимал это. Западные союзники России в конце XVIII века логично относились к нашей стране как к объекту манипуляции, сильному, но не самому умному игроку на международной арене – а не как к полноценному союзнику. Это нормально: русские для них были культурно весьма далеки, а интересы своих государств – близки. Павел I, начавший свое правление союзником западных государств в борьбе с Наполеоном, быстро оценил это и к 1799 году решил, что для него логичнее вступить в союз с Францией.

Рациональ за этим стояла простая: традиционные западные игроки не были готовы дать России в обмен на союз ничего стоящего. Наполеон был новой фигурой на мировой арене и исповедовал своего рода «моральный капитализм»: сотрудничавшим с ним он был готов дать по вкладу их. Например, России – то, что она сможет отхватить от тех государств, что воюют против Наполеона.

В связи со всем этим Павел организовал поход против контролируемой Англией Индии. Поход имел некоторые перспективы для успеха: казаки Платова, как и многие русскоязычные южане того времени, были относительно устойчивы к тем заболеванием, что уничтожали регулярные армии в Индии и Средней Азии. А огромное количество золота и драгоценностей в Индии не позволило бы им отступить из этих земель по их достижении.

Англия, разумеется, не была в восторге от всей этой истории. В доме английского посла в Санкт-Петербурге ожидаемо организовался кружок, где сформировался антипавловский заговор. Павла убили, его сын Александр знал, кто это сделал, благо был с заговорщиками в тесном контакте. В итоге проанглийского заговора и акции по ликвидации Павла Россия вышла из союза с Наполеоном.

Бонапарт, однако, будучи жертвой своей версии морального капитализма, ошибочно полагал, будто люди руководствуются их объективными интересами, имеющими рациональные обоснования. Сам он был предельно рационален и в силу этой своей ограниченности не понимал важности учета сугубо иррациональных факторов, формирующих реакции лидеров других государств. Поэтому над теми, кто вел себя себя нерационально, он подтрунивал – и среди жертв его подшучиваний был и Александр I.

В 1804 году он в официальном послании позволил себе заметить, что если бы убийцы отца Александра были близ границ России, то он бы не протестовал если бы российский император захватил их.

Как отмечал еще Тарле, «более ясно назвать публично и официально Александра Павловича отцеубийцей было невозможно. Вся Европа знала, что Павла заговорщики задушили после сговора с Александром и что юный царь не посмел после своего воцарения и пальцем тронуть их: ни Палена, ни Беннигсена, ни Зубова, ни Талызина и вообще никого из них, хотя они преспокойно сидели не на „чужой территории“, а в Петербурге и бывали в Зимнем дворце». Однако Александр не был достаточно честен с собой, чтобы не стыдиться убийства отца, де-факто оправданного им. От этого он отреагировал эмоционально – и вступил в войну с Наполеоном.

Мы можем сколько угодно критиковать Толстого и его «Войну и мир» за переоблагораживание Кутузова, но лучше, чем Лев Николаевич и не скажешь:

«Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того… тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний, и были убиваемы ими».

Понять, в принципе, несложно: Наполеон обидел Александра, и личная обида в политике – это всегда иррациональный мотив. А иррациональные мотивы действуют на личность, как правило, сильнее рациональных. И от этого Россия при Александре раз за разом возвращалась в антинаполеоновские коалиции, хотя в Тильзите (ныне Советск) Наполеон и пытался предложить Александру солиднейшие отступные за мир между Россией и Францией (Финляндию, Галицию и много чего еще).

Но понять можно многое – оправдать куда сложнее. Кутузов был из тех, кто хорошо знал историю конфликта России и Франции и лучше многих понимал, насколько он противоречит интересам его государства. Понятно, что Александру так хотелось казаться самому себе моральным, что он был готов воевать с Наполеоном хоть до последнего русского. Но Кутузову было непонятно (и не только ему), почему личные проблемы Александра (неспособного смириться с тем, что он взял престол, покрытый кровью его отца) должны были делать Россию врагом Франции. Страны, которая объективно пыталась умиротворить Россию, отдав ей Финляндию и Галицию.

Поэтому Михаил Илларионович был против войны. И поэтому же он не хотел видеть, как Россия де-факто становится тупым тараном в умелых руках английской внешней политики, приведшей к власти нужного ей императора, который проводил – хотя и считал, что действовал в «своих интересах» – именно ту линию, которой желал Лондон.

Как отмечает в своих дневниках английский посланник Вильсон, Кутузов осенью 1812 года вообще не планировал губить ни Наполеона, ни его армию. Полководец, по посланнику, утверждал:

«Я не уверен, что полное изничтожение императора Наполеона и его армии будет таким уж благодеянием для всего света. Его место займёт не Россия и не какая-нибудь другая континентальная держава, но та, которая уже господствует на морях, и в таковом случае владычество её будет нетерпимо».

Кутузов прямо говорил (и о том же писали многие русские генералы его времени): он желает построить Наполеону золотой мост из России. Такая позиция выглядит рациональной, но грешит той же слабостью, что и позиция Наполеона. И Кутузов, и Наполеон думали, что главы государств делают то, что им объективно выгодно. Александру было, как и его отцу, объективно выгоднее стать союзником Франции, предлагавшей за союз куда больше, чем Англия за всю ее историю была готова дать России.

Но в реальной жизни главы государств делают то, что им кажется выгодным субъективно – а это совсем, совсем другое. Кутузову казалось, что отпустив Наполеона, он мог вернуть ситуацию в эпоху Тильзита 1807 года, когда французы и русские подписали договор, закончивший войну. В ситуации нового Тильзита между Бонапартом и Александром мог быть заключен мир – но при этом Англия, заговором убившая русского императора в русской столице, все еще сдерживалась бы Парижем.

Кутузов был неправ. Александр мог успокоиться, только полностью лишив власти оскорбившего его Бонапарта. Понимая это, следовало пленить Наполеона еще в России, не выпуская его в Европу. Чтобы суметь отпустить его – несмотря на все представлявшиеся под Красным и Березиной возможности уничтожить противника – Кутузову пришлось понести потери в десятки тысяч человек на марше от Малоярославца до русской границы. К тому же, этим он дал Наполеону возможность бежать в Европу, создать там новую армию и воевать с Россией еще в 1813 и 1814 годах.

Эти походы стоили русских не менее 120 тысяч безвозвратных потерь, и, определенно, они были совершенно лишними. Причинами их было то, что Кутузов необоснованно считал, что внешняя политика Александра может быть рациональной – хотя в целом история царствования последнего не давала на это никаких фактических указаний.

В итоге вышло как в известной идиоме: «Хотели как лучше, а получилось как всегда». Вроде бы Кутузов хотел своей стране блага: сделать так, чтобы ее враги уравновесили друг друга, а потери русских в войне были пониже. В результате России пришлось собственной кровью заплатить за ликвидацию французской империи, а ее потери в заграничном походе были больше, чем у любой другой армии союзников. Что довольно логично, если учесть, что она сыграла в нем ключевую роль.

Обычно мы заканчиваем тексты каким-то выводом. Но в этот раз никаких разумных выводов сделать нельзя. Иррациональное победило рациональное не в первый и не в последний раз. Но словосочетание «разумные выводы» со всем этим не вполне совместимо.