Заперты вместе: как карантин влияет на рост числа домашнего насилия и разводов

Развод в аэропорту Нарита

Именно так с японского переводится слово «нарикон». Правда, этот эффект «нарикон» касается совместного отпуска, когда супруги бегут подавать заявление в ЗАГС буквально из аэропорта, вернувшись из путешествия. Резкий переход со «встречались только по вечерам за ужином» с «вместе 24 часа в сутки» часто приводит к печальным последствиям. Только в отпуске это осложняется разницей в желаниях: она хочет в музей, он — отдыхать в номере, а в самоизоляции — раздражением и скукой.

Одна из причин разводов — домашнее насилие, резкий рост числа которого всегда наблюдается во время продолжительных праздников или выходных. Причем во всех странах. Те же данные можно экстраполировать и на период вынужденной самоизоляции, и, вероятно, даже в больших масштабах, чем во время праздников.

Так, уже в конце марта число звонков на всероссийский телефон доверия для женщин выросло на 24 процента по сравнению с февралем, в московский кризисный центр «Китеж» – на 15 процентов, в три раза больше обращений поступило в вологодский кризисный центр и на 19 процентов больше их стало в Красноярском крае. Эксперты уже называют нынешнюю ситуацию беспрецедентной, где каждый новый эпизод семейного насилия круче предыдущего, а циклы их повторения (психологам известно, что домашнее насилие имеет определенную периодичность) будут сокращаться.

Рост числа таких случаев в период карантина зависит от многих факторов. Во-первых, самоизоляция куда длиннее, чем любые выходные и праздничные дни. Во-вторых, во время карантина увеличивается процент потребления алкоголя — одного из главных «напарников» семейных ссор (об этом я писала здесь).

О чем свидетельствуют исследования 549 работников больниц в Пекине, которые также находились на самоизоляции во время пандемий свиного гриппа, лихорадки Эбола и других инфекций. А, в-третьих, это просто логично: большинство людей не привыкло находиться рядом постоянно. Это провоцирует конфликты, которые многие не умеют и не хотят эффективно решать.

Прибавьте к тому страх потери работы и финансовой стабильности (а у некоторых это уже случилось, как факт) и многострадальное дистанционное обучение, когда за единственный в семье компьютер борется сразу трое или четверо, когда родители должны работать удаленно не только на своей работе, но и «подрабатывать» учителем для своих детей.

Согласитесь, вырисовывается картина, достойная пера какого-нибудь Федора Решетникова. В таких условиях проблема домашнего насилия может встать даже в тех семьях, в которых ее до того никогда не было. Точнее, она не была доведена до степени, которая может проявиться в период кризиса.

Не только женщины

Жертв домашнего насилия принято ассоциировать с женщинами, но это не всегда так. Мужчины тоже страдают от женского абьюза (насильственного отношения), хотя по понятным причинам в меньшей степени — они попросту могут дать сдачи. Так, по данным Росстата в 2017 году число женщин, пострадавших от семейного насилия составило 25,7 тысяч, число мужчин — 10,4 тысячи.

Некоторые, правда, уверены, что жертв мужского пола может быть больше, просто они реже подают заявление в полицию — им неловко признаться в том, что они пострадали от рук женщины. Однако, работники кризисных центров говорят и о том, что прекрасный пол также обращается в полицию лишь в крайних случаях – по данным некоторых из них, так поступает более 70 процентов женщин, сталкивающихся с домашним насилием.

Впрочем, вполне возможно речь идет о мужчинах старшего возраста. С возрастом гендерная составляющая в вопросах абьюза вообще может сильно стираться: бьют того, кто физически слабее. Поэтому страдают и дети, и пожилые, независимо от пола.

Так, уже в конце марта этого года, когда в нашей стране только начался карантин, кризисные центры сразу же стали получать больше звонков не только от женщин, но и от стариков. Над последними издеваются их собственные дети — вымещают раздражение и отбирают пенсию. А ведь пожилые люди, как известно, являются еще и самой уязвимой группой по летальным исходам среди заболевших коронавирусом. Дополнительный стресс явно не укрепляет их и без того шаткий иммунитет.

Если же отбросить возрастные рамки, то от домашнего насилия страдают, конечно, прежде всего, женщины. Во-первых, потому что физически слабее, во-вторых, потому что мужской пол по сравнению с женским более склонен выражать враждебность напрямую: грубостью и рукоприкладством. Женщины, как правило, используют обходные пути — хитрость и пассивную агрессию (критику, злые шутки, обиды и так далее).

Домострой и Стокгольмский синдром

В российской ментальности выносить сор из избы не только не принято, но и стыдно. Корни этого — в прошлом и имеют даже письменные свидетельства. Например, в Домострое (не стоит думать, что жестокое отношение к женщине проповедовалось только в нашей культуре – похожую ситуацию можно было наблюдать и в других странах, в том числе, на западе), где женщине предписывалось быть доброй, трудолюбивой и молчаливой. А еще во всем слушаться мужа и вести семейную жизнь с оглядкой на общественное мнение, чтобы не вызвать «от людей смех и осуждение». Многие современные дамы попросту стесняются неблагополучия в собственной семье, поэтому делают, увы, хорошую мину при плохой игре. Не говоря уже про всем известное «бьет, значит, любит».

Тоже самое в отношении детей. Читаем в том же Домострое: «И не жалей, младенца бия: если жезлом накажешь его, не умрет, но здоровее будет, ибо ты, казня его тело, душу его избавляешь от смерти». Некоторые до сих пор видят в телесных наказаниях сплошное благо. В первую очередь, те люди, которых и самих били в детстве. Объясняется это просто и всегда одинаково: «меня били, поэтому из меня вышел толк, не то, что из нынешних хлюпиков».

Стоит ли говорить, что над собственными детьми такие люди «обоснованно» производят те же экзекуции. Психологи объясняют это явление иначе — за такое поведение ответственен защитный механизм идентификации с агрессором. С ним же связан, кстати, и пресловутый Стокгольмский синдром, когда жертва начинает сочувствовать обидчику. Природа такой реакции проста — психика «думает», что если человек будет отождествлять себя с агрессором, то его минует чаша сия и террористы его пожалеют. Действие этой защиты происходит бессознательно — человек не осознает, что находится в ее власти, уверенный в том, что и в самом деле сочувствует и понимает обидчика.

Отцы и дети

А еще таким образом бьющий родитель как бы вымещает зло на детях за свои же собственные детские обиды, за ту боль, которую он испытал в детстве перед отцом или матерью, которые били его самого. И, конечно, это попытка их оправдать, ведь нас с детства учат тому, что мама с папой «хотят только добра» (и на сознательном уровне большинства родителей так и есть) и что родители «никогда не ошибаются» (а вот это уже явный самообман, основанный на естественной детской иллюзии о всемогущих отце и матери; в совсем юном возрасте такая иллюзия оправданна и нужна для нормального развития ребенка, но проблема в том, что некоторые люди не могут расстаться с ней и в сорок лет).

Кроме того, однополый родитель необходим ребенку для самоидентификации. Если, к примеру, мальчик будет ненавидеть отца, который его бьет — ему ничего не останется, как идентифицировать себя с матерью-жертвой (если нет никаких других ярких и значимых фигур для идентификации). Это влечет неприятные последствия для его жизни (тем более, что «женская» модель поведения у мужчины порицается в современном обществе, пожалуй, даже больше, чем «мужская» — у женщины), поэтому мальчику гораздо «выгоднее» отождествлять себя с отцом-агрессором.

Позже эта идентификация будет «заставлять» его бить собственную жену и детей, чтобы «не выглядеть» перед внутренним отцом «слюнтяем», ведь тот поступал точно также со своими близкими. Повзрослевший мальчик-мужчина как бы все время доказывает внутреннему отцу, что он тоже ого-го, что он «не потерпит» и далее по списку.

А еще это может передаваться генетически. Если человек способен избивать более слабого, да к тому же близкого (а, к примеру, не уходить от него, если его что-то не устраивает), значит, у него есть проблемы с эмпатией, то есть попросту с сочувствием. А если есть проблемы с сочувствием — это указывает на нарушения психопатического спектра.

Мальчик, которого избивал отец, может просто унаследовать генетические нарушения последнего. Однако, если в детстве он попадет в другую семью — избивать своих детей и жену он, вероятно, не будет, у него, возможно, лишь разовьется некоторая степень зацикленности на себе и не очень выраженная эмпатия (нарушения нарциссического спектра). Поэтому от воспитания зависит очень много.

Девочке в случае агрессора-отца тоже, как правило, «не выгодно» идентифицироваться с ним — она выбирает в качестве отождествления мать. Несмотря на то, что та выступает в случае семейного насилия в роли жертвы, дочери проще взять «готовую» модель женского поведения, чем адаптировать под себя мужскую (хотя по разным причинам бывает и по-другому — девочка идентифицируется с отцом, но это происходит реже).

При этом, она сочувствует матери, получая, к тому же, определенные «выгоды»: мать жалеет общество, а, значит, будет жалеть и ее, когда она вырастет и свяжет свою жизнь с таким же агрессором (при этом зачастую тираны выбирают в качестве жертв вовсе не «жертв» по жизни, а, наоборот, очень витальных женщин — им доставляет настоящее удовольствие ломать их и использовать их ресурсы: деньги, власть, известность или даже просто активность и оптимизм; что удерживает таких женщин рядом с агрессорами — отдельная тема для разговора).

А еще некоторые женщины уверены в том, что «терпеть — это и есть их предназначение», что любовь и пресловутая «женская мудрость» познаются через боль. Ведь так поступали ее мать и бабушка: «если я не буду терпеть, то какая я женщина». Нередко эту же позицию в отношении прекрасного пола поддерживают и мужчины, особенно те, кто сам склонен к абьюзу.

Некоторые девочки из подобных семей выбирают, впрочем, другой путь — никогда не вступать в отношения, или, вступив и разочаровавшись однажды или даже несколько раз (на самом деле, повторяющийся выбор «не того» спутника жизни как раз и обусловлен проблемами из детства), решить, что «лучше быть одной», чтобы не повторить судьбу матери, которая всю жизнь терпела тирана.

Сама виновата

Если вернуться к Домострою, то можно узнать, что бить жен не возбранялось, но только «с целью воспитания», поэтому определенная терпимость к такому виду насилия в современных российских реалиях тоже тянется из прежних времен. Хотя сегодня это порицаемо, но зачастую лишь отчасти. Потому что в обществе до сих пор существует позиция «надо послушать и другую сторону». Как будто есть случаи, когда побои над женщиной или стариком могут быть оправданными.

«Она сама спровоцировала», «если бы она так не сделала — ничего бы не было», – сколько раз мне приходилось слышать эти фразы от знакомых и не знакомых людей. Обвинение жертвы — типичный симптом любого абьюза. Причем, обвиняет при этом не только сам агрессор (попутно проливая крокодиловы слезы: «как я мог такое сделать», «больше не буду» и так далее), но и общество: «раз ударил, значит, довела».

Мало кто задумывается, что такое мышление — результат банального когнитивного искажения, известного в психологической науке, как вера в справедливый мир. Этот феномен сформулировал американский социальный психолог Мелвин Лернер. Суть его проста: большинство людей предпочитают верить в то, что мир имманентно справедлив. Что добро непременно победит зло, что обидчику все вернется бумерангом, его накажет жизнь и так далее. Стоит ли говорить, что подобное умозаключение, увы, нужно лишь для самоуспокоения и имеет мало общего с нашей хаотичной реальностью. Но мысль об этом очень травматична и буквально невыносима для огромного числа людей.

Из этого феномена развилась религиозная концепция рая, из него же растут и корни обвинения жертвы или виктимблейминга: раз кто-то пострадал, значит, виноват («если с людьми случилось несчастье, значит, много грешили», «изнасиловали, потому что надела короткую юбку», «ударил, потому что спровоцировала»).

В итоге, жертва еще больше замыкается в своем страдании: мало того, что она бесконечно обвиняет себя («как я могу это терпеть»), так ее еще и обвиняют другие (от «как ты с ним живешь» до «сама спровоцировала»). Подогревая бесконечные попытки жертвы превзойти человеческий предел терпения и перепрыгивать новые, все более высокие моральные «планки», которые ставит перед ней агрессор («я изменю свое поведение, тогда изменится и он»).

Что делать?

Уходить. Другого, увы, не дано. Чтобы сделать это — нужна вовсе не сила воли, как полагают многие, а, прежде всего, банальные знания, так как в таких отношениях очень много манипуляций, о которых не догадывается жертва, и которые не позволяют ей порвать с агрессором. Но уйти от абьюзера — лишь половина дела, важно к нему не вернуться.

А ведь именно это зачастую происходит в подобных семьях: жертва бесконечно уходит от агрессора, а тот, в свою очередь, бесконечно пытается ее вернуть. Это игра основана на крутом замесе тонких манипуляций со стороны последнего и вторичных выгод самой жертвы. Распутать этот клубок непросто — нужна не только помощь профессионала, но и немалая внутренняя смелость.

Но бывают ситуации похуже, когда от тирана приходится буквально бежать, когда жертва, если переводить на терминологию наркологов, в своей зависимости от агрессора достигла «дна». Что же делать тогда? Прежде всего, обращаться в кризисный центр. В России их всего порядка 15 (в Швеции, к слову, около 200), многие из которых, к тому же, сегодня до сих пор закрыты на карантин. Поэтому проблема остается крайне острой и остается лишь надеется на благополучный исход.