Тюменский ученый изучил «кабинетную» историю дореволюционной России и пришел к выводу, что реформаторы плохо знали нужды страны

Статья «Кабинетная» история и бюрократическая опасность» тюменского историка Евгения Крестьянникова вышла в журнале «Российская история». Ученый анализирует книгу профессора РАН Кирилла Соловьева «Законодательная и исполнительная власть в России: механизмы взаимодействия», главным героем которой стал высший отряд российской бюрократии.

Исследователь называет произведение незаурядным историографическим явлением: ее автор, признавая, что о чиновничестве уже «много написано и отечественными, и зарубежными исследователями», предлагает взглянуть на жизнь петербургских кабинетов сквозь призму «политической повседневности».

Российский истеблишмент предстает перед читателем в мелочах и казусах бюрократической рутины. Политика и состояние государства прослеживаются по передвижению по инстанциям «бумаг», инициированных в коридорах власти и становящихся, в случае отсутствия непреодолимых препятствий, законами.

При этом единый алгоритм принятия правовых норм отсутствовал, законодательная процедура была «неудовлетворительной», а «институциональная организация власти была такой, что она предусматривала сразу несколько альтернативных путей законотворчества». Бюрократический порядок ведения дел сравнивается автором с хаотичным броуновским движением. Ведь если даже «у каждого из участников законотворческого процесса была своя цель», то «у системы в целом – нет».

Сам Николай II, возглавляя государство, находился во власти огромной машины делопроизводства и жаловался на перегрузки, вызванные бесконечным чтением документов. Неудивительно, что важнейшие государственные меры готовились и принимались бюрократией в соответствии с ее вкусами и предпочтениями.

Автор констатирует, что в России не существовало правительства «в полном смысле этого слова». В целом, петербургский государственный аппарат представлен в книге закостенелым, парализованным канцелярскими процедурами, «не цельным механизмом, а совокупностью не во всем согласованных деталей», «усовершенствовавшим» себя такими способами, как создание временных комиссий или постоянных комитетов и советов из представителей разных ведомств.

Евгений Крестьяников подчеркивает: Соловьев четко дает понять, что правящая верхушка существовала в России в собственном пространстве. Реформаторы рубежа XIX–ХХ веков плохо знали страну, каналы связи с ее населением были слабо налажены и отличались неэффективностью.

Не менее заметный разрыв существовал между петербургскими и провинциальными администраторами даже наиболее высокого ранга. Поэтому, к примеру, активизация политики по отношению к азиатским окраинам страны таила в себе немалые угрозы. Именно в освещаемый в книге период в правительственных сферах стали проявлять небывалый ранее интерес к Сибири, связывая с ней будущее экономическое процветание России.

Тогда же в Петербурге приступили к включению Средней Азии в «общеимперскую систему координат» и сближению ее административного устройства с внутренними губерниями. Смутно осознавая реалии Азиатской России, чиновники задумали внедрить там особую «окраинную» модель правосудия, изначально обреченную на провал.

Крестьянников предполагает, что, возможно, наиболее неудачной ее чертой стало «изобретение» должности мирового судьи со следовательскими полномочиями. Его критиковали, пожалуй, все юристы, кроме зависевших непосредственно от министра. Но только после того, как в 1905 году Муравьев покинул свой пост, в самом министерстве данный институт признали откровенно негодным, а председатели Ташкентской, Омской и Иркутской судебных палат в один голос заявили о том, что деятельность судей-следователей приносит ощутимый вред.

Монография Соловьева, отмечая нарастание дисгармонии между управлявшими и управляемыми, подводит читателя к мысли о неотвратимости революционных потрясений: «Россия вступила в острую фазу политического кризиса, когда любой шаг – вперед или назад, влево или вправо, или даже просто стояние на месте – предопределял его эскалацию». Крестьянников резюмирует: исследование Соловьева показало, что «кабинетная» история не только увлекательна, но и открывает перед историками новые рубежи.