Более 800 лет назад жители южной Франции внезапно сменили религию. Точнее, сами они считали, что ничего не меняли и остались добрыми христианами, но в улучшенной версии — катарами. Святая католическая церковь с этими «улучшениями» была не согласна и объявила катаров еретиками. Это привело к Альбигойским войнам: вся остальная Европа принялась выжигать катаров огнем и мечом. Чем «продвинутые» христиане не угодили «непродвинутым» до такой степени, что стали причиной первого крестового похода против западноевропейцев? Кем они были, во что верили и чему молились? Naked Science попробует разобраться в этом вопросе.
Когда крестоносцы огнем и мечом несли свою религию на Восток, они и подумать не могли, что пройдет совсем немного времени, и война за веру вернется в Западную Европу / ©cathar.info
В 1096 году Раймунд IV, граф Тулузы, маркиз Прованса, герцог Нарбонны, стал одним из предводителей Первого крестового похода. Будучи человеком очень религиозным, принимавшим участие в Реконкисте и совершившим к тому времени паломничество в Иерусалим, он первым откликнулся на призыв папы Урбана II и принес обет крестоносца.
Мог ли герой войны за Святую землю предположить, что пройдет не так уж много времени и целью очередного крестового похода станут владения его рода? А главным врагом христианского мира — его правнук Раймунд VI, граф Тулузы, маркиз Прованса, герцог Нарбонны?
К концу IX века в Западной Европе в основном закончилось формирование национальных государств, на которые естественным образом распалась огромная и неуклюжая империя Карла Великого. А раз границы ясны, то и войны идут уже не столь ожесточенные, как в процессе их формирования (в этот момент каждый хочет урвать кусок побольше). Мирная жизнь европейских королевств налаживалась, церковь набирала все больший вес в обществе.
Богословы становились людьми уважаемыми, но вот идеи они порой высказывали странные. Многие из них ожидали, что в 1000 году случится конец света и второе пришествие Христа. А население верило в эту идею настолько истово, что в последний год X века крестьяне в некоторых местностях даже плюнули на урожай: чего, мол, горбатиться, если все равно конец.
В 1001 году стало ясно, что конец света откладывается. Поступило, правда, предположение, что откладывается только на 33 года (тысяча лет не после Рождества, а после Воскресения). Закончился 1034 год, а конца света все не видно. Богословы упражняли ум, изощряясь в объяснениях, а народ… народ все меньше им верил. И дело было не только в том, что их предсказания о конце света не сбылись. Церковь на их глазах превращалась из места утешения в очередного богатого барона, набивающего свою мошну. Да и сами служители церкви часто вели себя, мягко говоря, небезупречно — даже не особо скрываясь и наплевав на целибат, заводили любовниц и любовников, окружали себя роскошью, в общем, грешили напропалую.
Примерно в это же время обострились отношения между Византией и Римом — формально единая христианская церковь в 1054 году распалась на две ветви, католическую и православную. Церковь теряла авторитет и в перспективе могла потерять власть. Надо было что-то делать.
Лев Гумилев писал, что энергичных пассионарных людей в Европе XI века «было много больше, чем требовалось для повседневной жизни». Как ни относись к его вольностям с источниками, непозволительным для профессионального историка, но эта его формулировка, пожалуй, верна. Поэтому когда византийский император Алексей I Комнин обратился с просьбой о военной помощи к папе римскому Урбану II, тот понял: есть шанс запустить новый религиозный проект, отвлечь народ от обсуждения личной жизни епископов, а заодно выпихнуть всех энергичных людей в Палестину освобождать Гроб Господень от мусульман и надеяться, что они оттуда не вернутся.
Чего не учел папа римский, так это количества теологических течений, процветавших на востоке Европы, в Византии, на Балканах. Причем таких течений, в которых христианство было круто замешано с манихейством. Богомилы, павликиане, евхиты — все они придерживались идеи дуализма: в их представлениях материальный мир был злом, от которого следовало напрочь избавляться, и лишь духовный мир был добром, к которому стоило стремиться.
И этот религиозный синкретизм, судя по всему, крепко перенастроил не слишком образованные умы некоторых крестоносцев. Они прониклись новыми идеями и вернулись с ними на родину. Их последователей в Германии называли катарами, а в Окситании — альбигойцами, по названию города Альби, где был крупный епископат.
Окситанией в историографии называют область примерного распространения окситанского языка: это южная часть современной территории Франции, а также небольшие части современных территорий Испании и Италии. Местные крупные землевладельцы в разное время находились в разных вассальных отношениях с разными королями: то с французским, то с арагонским. Но эти отношения касались скорее вопросов военной помощи и ненападения: по сути они были независимыми правителями.
Очень часто конфликт альбигойцев с католиками представляют как стремление Севера — сумрачного, бедного, но верящего развращенным церковникам — раздавить прекрасный, богатый, просвещенный Юг, где к тому же люди склонились к истинной, более чистой вере. Начало таким оценкам положили французские историки, изучавшие катаров. Причем, по интересному совпадению, практически все они выходцы с юга Франции. Можно заранее предсказать и на чьей стороне лежат их симпатии.
Именно историки из этой части страны сформировали идею: альбигойцы были обычными христианами, просто слегка слишком продвинутыми для своего времени. Проповедовали в основном на национальном языке (позже так начали делать лютеране), их церковные иерархи не владели имуществом. В общем, получается какая-то протореформация, которой просто не повезло с эпохой. Жесткую реакцию Рима на «протореформаторов» южнофранцузские историки объясняли его вечным желанием пограбить, которому римские папы просто искали псевдорелигиозный повод.
Романтизации альбигойцев сильно способствовало и то, что с ними боролась специально для того созданная инквизиция, чьи жертвы традиционно вызывают сочувствие. Но так ли чисты были помыслы «добрых людей» (самоназвание катаров)?
Попробуем разобраться в том, что проповедовали альбигойцы. Изначально они шли от идеи антиклерикализма — говорили о том, что католическая церковь принесла в жизнь людей слишком много бессмысленных ограничений, отрицали культы святых, священные реликвии, иконы. Рассказывали о том, что настоящий верующий должен быть нищим: ведь в материальном мире его душа томится, а значит, и телу его ничего лишнего не надо. В частности, вкусной и обильной еды (сами они были пескетарианцами) и секса.
Но если рассказы про «зажравшихся» католических священников народ воспринимал хорошо, то с тем, что телу ничего не надо, был как раз не согласен — очень даже надо и много чего. На таком материале людей на свою сторону не привлечь, поняли катары. И слегка поменяли подход.
Материальный мир несовершенен, говорили они, следовательно нарушения аскезы время от времени будут происходить. Но так как все главное будет потом, когда душа освободится от материи, то ничего страшного в этих нарушениях нет. И лишь немногие могут соблюдать все ограничения и аскезы, и эти немногие становятся Совершенными (верхушка катаров). Прочие же могут сколь угодно предаваться чревоугодию и заниматься сексом, но их души все равно, когда придет срок, очистятся и попадут на небо. Правда, с одним условием: если будет совершен обряд консоламента (consolamentum, в переводе с латыни «утешение»).
Консоламент проводили только Совершенные. В результате обряда душа очищалась, грехи прощались — своего рода католическая индульгенция, с одним отличием: консоламент можно было пройти лишь раз в жизни. Все грехи, совершенные после него, искуплению уже не подлежали, и перспективы души на загробную жизнь становились крайне незавидными. Поэтому люди старались пройти обряд в последний момент, уже на смертном одре. Такая религия народу нравилась. Греши всю жизнь, никто и слова не скажет, главное — не упустить момент консоламента.
Катары в своих проповедях и трактатах никогда не опирались ни на какие нехристианские источники, правда широко использовали апокрифы (произведения религиозной литературы, не включенные церковью в официальный канон). Также они называли себя не только «добрыми людьми», но и «добрыми христианами», истинными христианами. То есть в представлении провансальского крестьянина или ремесленника из Каркассона никакой перемены веры не происходило — становясь катарами, они оставались христианами, только в улучшенной версии.
Очень важно еще и то, что катары — это не какая-то там шайка бродячих проповедников. Совсем нет. Это нормальная религия, со своей структурой, храмами, должностями, богословами, трактатами и религиозными спорами. «Мы христиане», — говорили они. И добавляли: но не католики. А вот христиане ли?
Основным источником информации о них остаются сохранившиеся в некотором количестве катарские сочинения на богословские темы, небольшое количество личных писем деятелей католической церкви, да реестры Святой инквизиции. Последние наиболее интересны, так как представляют собой судебные документы, в которых отсечены слухи и представлены факты.
Эти реестры привлекли внимание историков благодаря исследованиям французского медиевиста Жана Дювернуа. Он потратил много лет на переводы, прочитать об этом, а также ознакомится с некоторыми документами инквизиции можно в его монографии «Религия катаров».
Если внимательно читать, что вменяли в вину катарам, то неожиданно выясняется следующее: христианами они были какими-то странными. Ветхий Завет не был для катаров священной книгой. Они полагали, что ветхозаветный Бог — это как раз темная сторона, создатель материального мира, попросту говоря дьявол. Поэтому десять заповедей для них не существовали: кто же будет выполнять заветы Зла?
А вот Новый Завет, во-первых, соответствует их дуализму (четкое деление на Свет и Тьму, Добро и Зло), во-вторых, рассказывает о благом Боге — Христе. Который, правда… еще не пришел в мир.
Да, как это ни странно, «добрые христиане», вроде бы признавая Новый Завет, отрицали факт описанного там распятия — и соответственно, воскрешения Сына Божьего. Он просто не мог прийти в этот мир — по причине несовершенства последнего. Любое появление во плоти значило бы для катаров пленение светлого духовного начала нечистым материальным. В такой логике реальная земная жизнь Христа была исключена. Его материальная оболочка (как и ее воскресение, в которое они тоже не верили) была лишь имитацией, не более.
Крест для них не был символом веры, а ассоциировался с пытками и казнями Древнего Рима. Недаром их собственный символ христианский крест не напоминал (см. иллюстрацию). Однако, строго говоря, до сих пор нет ясности, был ли он вообще знаком катаров или только правителей Тулузы.
Вот такие вот христиане. Вообще, если внимательно читать источники, то становится понятно, что катаров очень сложно назвать и еретиками (хотя именно ересью признали их учение католики). Они по сути не были исказителями христианства — потому что вообще не были христианами. Христиане никогда не признавали мир творением дьявола — только Бога. Нельзя всерьез называть христианином и того, кто не верит в воскресение Христа, ведь это ключевой компонент христианства. Наконец, трудно считать христианами тех, кто не признает крест как символ веры.
Но провансальский крестьянин и каркассонский ремесленник не вдавались в такие детали. Не вдавались в них и менестрели, актеры, поэты, валом валившие в то время в земли, где заправляли альбигойцы. Ведь там было сытно, там было свободно (никто не отлучит от церкви за спетую по пьяному делу песенку про сексуальную жизнь епископа).
Лангедок расцветал — и связывал свой расцвет с катарами. Правители земель не могли обойти этот факт и постепенно сами становились катарами либо их покровителями. В первую очередь это упомянутый нами в самом начале Раймунд VI, граф Тулузский. Его сосед, с которым он то воевал, то дружил, Раймунд Транкавель, виконт Альби и Каркассона, катаром, скорее всего, не был, но относился к ним крайне благожелательно.
Риму катары крайне не нравились. И это не удивительно: ведь те начали свою пропаганду именно с резкой критики католической церкви. Во второй половине XII века папа римский отправлял в Прованс миссионеров-цистерцианцев (монашеский орден, отделившийся в XI веке от бенедиктинцев) для вразумления местного населения и наставления их на путь истинный.
Правители Тулузы и Каркассона с миссионерами сотрудничать отказались, а население игнорировало их проповеди. В 1179 году Третий Латеранский собор осудил «катарскую ересь», предписав епископам бороться в меру своих сил с еретиками — но не физически, а, так сказать, Божьим словом и добротой.
Трудно предположить, как долго бы Рим переходил от слов к делам, если бы в январе 1198 года папой римским выбрали бы не Лотарио де Конти, графа Сеньи и Лаваньи, взявшего имя Иннокентия III. Но выбрали как раз его. Ватиканские источники утверждают, что Иннокентий принял тиару с большой неохотой. А вот затем действовал рьяно.
Он объявил, что захват мусульманами Иерусалима в 1187 году — ни что иное, как кара Божья за нетвердость в вере христианских владык и их неспособность навести порядок в собственных землях. Особенно нехорошо в этом плане выглядели земли благодатной Окситании. Там было все: прекрасный климат, плодородные земли, выход и к Средиземному морю, и к Атлантике, роскошные виноградники (и винодельни), там пролегал торговый путь к мусульманам в Испанию. А еще там были катары. Еретики.
Начал Иннокентий III, как обычно, с проповедей. Он отправил своего легата, монаха-цистерцианца Пьера де Кастельно в Лангедок. Тот развил бурную деятельность: например, практически сразу отстранил от должности епископа Безье, заподозрив его в потворстве ереси. В 1207 году он предал анафеме Раймунда VI из-за его поддержки альбигойцев. Граф Тулузский пообещал исправиться, однако, получив прощение, обещания своего не сдержал.
Очередная встреча монаха с графом состоялась в начале 1208 года и закончилась громким скандалом. Папский легат покинул Тулузу и в дороге был убит (по другой версии его зарезали прямо в постели, в замке Тулузы). Причастность Раймунда к убийству доказать по известным нам источникам трудно, но отрицать эту вероятность нельзя. Но кто бы ни убил Пьера де Кастельно, его смерть стала casus belli, поводом для войны.
Надо сказать, что Иннокентий III активно участвовал в государственной политике своего времени: он вмешивался во внутренние дела всех католических государств без исключения. Когда ему не понравились действия английского короля Иоанна Безземельного, он просто наложил на Англию интердикт, то есть запретил совершать все церковные действия в стране. Что сильно настроило против короля его подданных (они и так были от него не в восторге, но это отдельная история).
И Францию не миновал конфликт с папой. Причиной стал отказ короля Филиппа II Августа выполнить требование Иннокентия и прекратить войну с Англией. «Папе дела нет до того, что происходит между королями», — заявил он и тоже схлопотал интердикт. Надо было договариваться, но что король мог предложить Иннокентию?
Однако их интересы совпали после убийства Пьера де Кастельно. Папа предложил Филиппу посмотреть на юг и решить сразу два вопроса: истребить ересь (к удовольствию Рима) и занять богатые земли (к удовольствию короля и рыцарей). Филиппу предложение очень понравилось: Раймунд VI к тому же был союзником его врагов — англичан.
В результате Иннокентий подписал буллу, в которой призывал защитников веры, истинных христиан, крестоносцев отправиться в Лангедок и огнем и мечом исправить то, что не смогла изменить проповедь. Ну а земли еретиков были обещаны доблестным рыцарям.
На первый взгляд претензии южнофранцузских историков выглядят обосновано: папа римский узаконил отъем земель и имущества, что указывает на нерелигиозный мотив старта Альбигойских войн. Однако тот же Иннокентий III осудил тех крестоносцев, что грабили Константинополь примерно в те же годы (потом, правда, передумал, но скорее всего по практическим мотивам, надеясь использовать момент и воссоединить христианскую церковь). Если бы он покрывал захватнические желания королей и сеньоров, то почему только в отношении катаров, а не еретического, с его точки зрения, Константинополя? Похоже, все-таки дело в религиозных взглядах катаров, которые, как мы убедились выше, вряд ли могут считаться даже еретиками-христианами.
Французский историк и писатель Мишель Рокебер в своей немного беллетризованной «Истории катаров» приводит такую речь папы:
«Вперед, рыцари Христовы! Вперед, мужественные воины христианской армии! Когда вы слышите вселенский крик скорби святой Церкви, вас воспламеняет благочестивое рвение отомстить за столь великое оскорбление, брошенное в лицо вашему Богу. […] Церковь в тех краях безутешна, погружена в печали и скорби, вера исчезла, а мир умер; еретическая зараза и воинствующее бешенство набирают все большую силу; ладья Церкви потерпит полное крушение в этой новой и ужасной буре, если ей не будет оказана могущественная защита […] Да будет позволено всякому католику не только лично воевать с графом Тулузским, но занимать и удерживать его землю, пока мудрость нового владетеля не очистит ее от ереси так, чтобы она благополучно от нее освободилась…»
В результате тысячи рыцарей и наемников устремились в Окситанию. В середине 1209 года 10 тысяч крестоносцев собрались в Лионе. Их возглавлял граф Симон де Монфор, опытный воин, снискавший себе славу в сражениях на Святой земле. Во время Четвертого крестового похода Монфор отличился тем, что отказался участвовать в разграблении Зары, это был христианский город, на который крестоносцев направил исключительно из корыстных соображений венецианский дож. Все участники бойни в Заре были отлучены папой римским от церкви, а Монфор этого избежал.
Но вот на землях Окситании он себя вел так, как привык сражаться с иноверцами в Иудее: действовал максимально жестоко. 22 июля 1209 года крестоносцы подошли к Безье, городу во владениях Раймунда Транкавеля, и предложили открыть им ворота — последовал отказ. Город был хорошо укреплен и мог выдержать долгую осаду, поэтому крестоносцы начали обустраивать под его стенами лагерь.
Пока они возились, один не самый умный катар подбил гарнизон Безье на вылазку — предложил напасть на наемников-брабансонов (отдельные от крестоносцев отряды, вольные кондотьеры). Вылазка закончилась тем, что брабансоны ворвались в город что называется «на плечах» его защитников. Наемники не церемонились: резали всех, кого видели, взламывали двери храмов, убивали пытавшихся укрыться в них, тащили себе ценности.
Когда крестоносцы вошли в Безье, их неприятно удивило то, что все ценное уже было присвоено наемниками. Последних выгнали из города, а немногочисленным выжившим жителям пообещали, что католиков не тронут.
Это был обман. Все объясняет легендарная фраза папского легата Арнольда Амальрика. Когда у него спросили, как отличить катара от католика, он ответил (примерно, цитата оспаривается историками): «Убивайте всех, Бог узнает своих». Так и поступили: убили всех. А город подожгли выгнанные и обиженные наемники.
Страшная участь Безье быстро стала известна в других городах Окситании. И некоторые катарские укрепления сдавались без боя — но не все. Осада Каркассона обещала стать затяжной, это огромная крепость, хорошо приспособленная к обороне. Крестоносцы, осадив город, перекрыли воду, поступавшую в Каркассон. А так как под защитой его стен к тому моменту находились не только собственно горожане, но и большое число крестьян, воды из городских колодцев стало не хватать.
Раймунд Транкавель отправился в лагерь крестоносцев, чтобы обговорить безопасные для своих подданных условия капитуляции, но был схвачен. Тем не менее он, с помощью арагонского короля Педро II, участвовавшего в переговорах, смог убедить Монфора не устраивать резню.
Жители города, придерживавшиеся альбигойства, должны были покинуть город, что и произошло через две недели после начала осады. Несмотря на обещания, Транкавеля не отпустили, он умер три месяца спустя в тюремном подземелье Каркассона (по одной из гипотез — убит).
С другими городами катары так не церемонились. И у этого были причины невоенного характера. Дело в том, что с войском Монфора двигался по пылающему Лангедоку испанский монах Доминик де Гусман, будущий Святой Доминик, основатель ордена доминиканцев. Первый раз он оказался в Окситании в 1203 году, проездом. Но даже краткого знакомства с обстановкой ему хватило для понимания того, насколько заповеди альбигойцев отличаются от христианских.
Размах ереси поразил его, и он вскоре отправился в Прованс в качестве бродячего нищенствующего проповедника, то есть использовал идею катаров о нищенстве против них самих. Это подействовало, и какое-то число катаров раскаялось и вернулось в лоно католической церкви.
Остальные, по мнению Доминика, к раскаянию были не способны, значит, их следовало истреблять. Именно такими были проповеди монаха, с которыми он обращался к войскам Монфора. Он авансом отпускал им грехи, в случае если те нечаянно убьют не еретика. Так что причин сдерживаться у крестоносцев не было, и они взялись за дело с крайней жестокостью. Известно, например, что в городе Лавор в 1211 году они убили не менее 400 (скорее больше) Совершенных, а также хозяйку замка Героду де Лавор — ее бросили в колодец и засыпали камнями.
В 1213 году войско арагонского короля Педро II пришло на помощь катарам Тулузы. Он соединил свои силы с силами Раймунда VI Тулузского (родственника Педро) и осадил город Мюре. Монфор был вынужден отправить под стены Мюре крестоносцев, но лишь небольшое соединение. По оценкам историков, Монфор взял с собой около тысячи рыцарей и примерно 600 пехотинцев, которые прикрывали тылы. Войско Педро и Раймунда насчитывало примерно 3,5 тысячи рыцарей и 40-50 тысяч пехоты.
Несмотря на такой численный перевес катаров, крестоносцы за счет умелого захода в тыл разбили их наголову. Арагонский король погиб на поле боя, а граф Тулузский бежал в Англию — благо его третьей, покойной к тому времени женой была английская принцесса Иоанна, сестра королей Ричарда Львиное Сердце и Иоанна Безземельного.
Симон де Монфор продолжил завоевание Лангедока и в 1215 году взял Тулузу. Он был объявлен графом Тулузским, ему также перешли владения Транкавеля. Поход против «еретиков» (как мы уже отмечали, катары вряд ли ими были) проходил вполне успешно.
В апреле 1216 года Раймунд VI вместе со своим сыном (будущим Раймундом VII) вернулся из Англии и собрал вокруг себя бежавших от Монфора катаров. Он осадил и взял город Бокер, и хотя Монфор пытался его отбить, у него ничего не вышло. В сентябре 1217 года, пользуясь отсутствие Монфора (тот воевал в другом месте), Раймунд подошел к Тулузе, жители которой радостно открыли ему ворота. И не менее радостно перерезали гарнизон католиков. Монфор срочно вернулся, осадил Тулузу, но был убит под ее стенами выстрелом из камнемета.
В глазах папы и французского короля титул графа Тулузского переходил к Амори де Монфору, сыну Симона. Ну а раз ты граф — иди и отвоевывай свое графство. Амори де Монфор не был таким талантливым полководцем, как его отец, поэтому французский король направил ему на подмогу свое войско, которым командовал его сын, будущий король Франции Людовик VIII Лев. Взамен Амори постепенно уступил французской короне права сюзеренитета на все свои владения в Лангедоке, унаследованные им от отца.
Скорее всего, тогда бы катаров и добили, но в 1216 году папа Иннокентий III умер, а сменивший его Гонорий спустя некоторое время потребовал смягчения нравов в отношении альбигойцев. За год до своей смерти папа Иннокентий создал Святую инквизицию — особый церковный суд, который должен был искать, наказывать и предотвращать ереси — в первую очередь речь шла о катарах.
Организация эта была учреждена потому, что просто военной победы в Южной Франции оказалось недостаточно. Местные могли изобразить покорность, но чуть крестоносцы отворачивались — поднимали восстание. Чтобы закрепить за христианством — которым катаризм не был — эти земли, требовалось выявить и ликвидировать тех, кто скрывал свою истинную веру.
Это звучит чудовищно, но вряд ли дело могло закончиться иначе. Катары де-факто были иной, нехристианской религией, быстро распространившейся в Окситании, близ центра католической Европы. Ранее ничего подобного здесь не происходило, и легкость превращения христианского региона в нехристианский была для Рима и для католических владык пугающей. Европейцы той эпохи, готовые воевать за победу христианства даже в Святой Земле, за тысячи километров от дома, никак не могли смириться с его поражением у себя на родине.
Инквизиция того времени — вовсе не то, что вы видите в художественных фильмах, читатель. До времен Томаса Торквемады и «Молота ведьм» — еще два века. Никто не пытает еретиков ради признания. Показания получают методом расследования и задушевных бесед. Важную роль здесь играют монахи-францисканцы (их орден был основан в 1208 году Франциском Ассизским, а в 1209 признан папой римским).
Нищенствующие проповедники, превратившиеся в следователей, умеют убеждать, и им рассказывают немало такого, что плохо монтируется с христианством. Кстати, в романе Умберто Эко «Имя розы» именно монах-францисканец в суде инквизиции играет роль чуть ли не адвоката.
Доклады Святой инквизиции поступают в Рим, и Гонорий не может их игнорировать. Поэтому в 1225 году Раймунда VII (принявшего дела после смерти отца) отлучили от церкви, а в 1226 году Людовик VIII возглавил новый поход в Лангедок. И хотя французский король неожиданно скончался и на престоле оказался малолетний Людовик IX, крестоносцы под командованием Юмбера де Божё подошли к Тулузе и осадили ее.
Раймунд VII был вынужден подписать в 1229 году унизительный для него Парижский договор (другое название — Договор в Мо). По нему он терял все, и кроме того публично каялся в ереси в соборе Парижской Богоматери. После этого он еще пытался с помощью брачных союзов вернуть себе Тулузу, но его планам не суждено было сбыться.
А папская тиара тем временем перешла к Григорию IX, который наделил инквизицию весьма широкими полномочиями и вновь благословил истребление катаров. Основные позиции в инквизиции стали занимать доминиканцы, потеснив францисканцев.
И они не стеснялись: борьба во имя Бога переросла в истребление населения Альби, Нарбонны, Каркассона и других городов юга. Крестоносцы брали цитадели, на площадях которых потом вспыхивали костры. Дольше других — девять месяцев — держался Монсегюр, крепость в отрогах Пиренеев.
По легенде именно туда перед падением Тулузы был переправлен Святой Грааль — мифический артефакт, якобы представлявший собой чашу с кровью Христа, собранной во время его распятия, источник некоей мистической силы.
Та же легенда гласит, что уже под конец осады Монсегюра четверо Совершенных вышли из крепости по тайной тропе и унесли Грааль. Правда, существует вариант легенды, в котором Грааль остался под развалинами Монсегюра и ждет наследников альбигойцев.
Никакого Грааля в современных событиям источниках, конечно, нет и быть не могло. Как сказано ранее, катары не считали, что Сын Божий уже приходил на землю, и не верили в его распятие и воскрешение. Поэтому кровь Христа никак не могла иметь для них никакого символического значения: в их религии ее просто никогда не существовало.
Легенда о Граале явно имеет более позднее происхождение. Тем не менее она веками вдохновляла людей отправляться на поиски Грааля — считается, что этот вопрос на полном серьезе изучали нацисты в «Аненербе». И вроде бы даже (однозначных подтверждений нет) совершали какие-то обряды в небе над развалинами Монсегюра в 1944 году — через 700 лет после его падения в 1244 году.
Последней крепостью катаров стал Керибюс. Он держался еще 11 лет и сдался крестоносцам лишь в 1255 году. К концу XIII века альбигойство как явление было полностью искоренено. Отдельные катары продолжали тайно исповедовать свою веру, но инквизиторы-доминиканцы поднаторели в своем деле и вылавливали еретиков. Согласно документам, приведенным в монографии французского историка Эммануэля Ле Руа Ладюри, последнего катара сожгли на костре в 1321 году.
Мы начали с крестовых походов, к ним и вернемся. В XI веке христиане Западной Европы решили нести свою веру в чужие земли не миссионерским словом, а военным делом и мечом. Альбигойские войны вернули мяч войны во имя веры в Западную Европу. Впереди были крестовые походы против пруссов, гуситов, на Русь и в Прибалтику.
Интересно, что основу войска Симона де Монфора, а позже и Людовика VIII составляли тамплиеры — воины Ордена рыцарей Храма Господня (основан в Святой земле в 1119 году). Именно тамплиеры осаждали Каркассон и Тулузу, они брали Монсегюр. Они же обеспечивали и безопасность инквизиторов-доминиканцев (те не были воинами). Благодаря их военным успехам на землях Лангедока лилась кровь католиков и катаров и пылали костры Святой инквизиции.
А уже в 1314 году на костер, разложенный на острове Ситэ в Париже, взошел Жак де Моле — последний магистр тамплиеров. Но это уже совсем другая история.
Комментарии
Очень интересно. Про тамплиеров напишите!